получил, – так он заявил в Чр. Сл. Ком., – от Коковцева. На А. Ф. было оказано надлежащее воздействие, и 13 ноября (1915 г.) она писала о Татищеве: «…Он очень предан тебе… очень любит Гр., не одобряет московское дворянство… уже далеко не молод. Он приходил к А. поговорить – видит ясно ошибки, сделанные Барком, – вероятно, относительно займа и его фатальных последствий. Наш Друг говорит, что Татищеву можно доверять – он богат и хорошо знаком с банковским миром. Было бы хорошо, если бы ты повидал его… Я могу с ним познакомиться. Но только моя голова, я уверена, никогда не разберется в денежных делах – я так их не люблю. Но он мог бы ясно изложить свой взгляд на дела и помочь тебе советом». И через месяц: «Хвостов и многие другие благонамеренные люди находят Барка не на высоте положения… Он сам не чувствует себя очень твердо на своем посту с тех пор, как подписал это письмо с другими министрами, которые с тех пор почти все вышли в отставку, и поэтому старается более или менее поладить с партией Гучкова. Говорят, что умный министр финансов мог бы легко поймать Гучкова в ловушку и обезвредить его, лишив его денег от евреев. Гр. Татищев, которого я принимала… знающий человек, знает и глубоко уважает нашего Друга и в отличных отношениях с Хвостовым – даже в родстве с ним – человек очень преданный и желающий только блага тебе и России».

Из проекта назначения Татищева ничего не вышло, хотя Хвостов будто бы заручился согласием нового председателя Совета министров, т.е. Штюрмера. Вышел только шантаж, приведший Манасевича на скамью подсудимых. «Барк оказался сильнее, он действовал через Мануса», – пояснял Хвостов520. Манус действовал через Распутина, но и Хвостов до своего падения, т.е. в. период, к которому относится подготовление почвы для своего свойственника, действовал через того же «Григория». Возможно, что «божий человек» мог совершенно бессознательно работать на два фронта – то рекомендуя Татищева, то отстаивая Барка. Не свидетельствует ли это, что он не был «только агентом определенной промышленно-банковской группы?» Но какой же смысл был при описанных самим Хвостовым условиях Манусу поручать Саблину «ругать» Барка? Надо отметить, что в осенние месяцы 1915 г. Саблин был почти все время в Ставке или на фронте. «Мне уже целые месяцы не приходилось говорить с ним наедине», – писала А. Ф. 7 янв. 16 г.

Вообще роль Саблина представляется вовсе не такой грубо житейской, как изображал ее Хвостов. А. Ф. сама признает, что она «его направляла» во все годы близости Саблина к царской семье (20 сент. 1915 г.) и сумела сделать его одним из «близких» и «Григорию». Но осенью Саблин, как видно из писем, поколебался в своей мистической вере в Распутина. «Поговори с Н. П., – писала А. Ф. 20 сентября, – и дай ему понять, что ты рад пользоваться моим содействием. Он мне раз написал очень тревожное письмо о том, что мое имя слишком часто упоминается, что Горемыкин видается со мной и проч. Он не понимает, что моя обязанность, хотя и женщина, помогать тебе, где и когда могу, тем более во время твоего отсутствия. Не говори ему, что я об этом упоминаю. Но сведи разговор на эту тему с глаза на глаз. Муж его кузины в Думе, и, может быть, он иногда пытается сообщить ему вещи в невероятном освещении или влиять на него. Он сказал Акселю Пистолькорсу, что я даю офицерам молитвенные пояски Григ. – какая чепуха!.. Я так редко видаю Н. П., что не приходится иметь длинных разговоров. А он так молод! Все эти годы я его направляла, а теперь он неожиданно вошел в совсем иную новую жизнь, видит, какие тяжелые времена мы переживаем, и дрожит за нас. Он стремится помочь, но, конечно, не знает, как за это приняться. Боюсь, что Петроград наполнил его уши всякими ужасами. Прошу тебя, посоветуй ему не обращать внимания на то, что будут говорить. Это может хоть кого взбесить! Мое имя и без того слишком треплется гадкими людьми».

Своеобразно, что перемену Саблина в отношении Распутина А. Ф. приписывает влиянию не кого другого, как Мануса. 7 января (16 г.) она сообщает мужу, что ей удалось после долгих разговоров убедить Саблина побывать у «Друга». «Я много с ним говорила и рассказала ему все о большой перемене нынешним летом; он ее знал, что именно Он убедил тебя и нас в безусловной необходимости этой перемены ради тебя, нас и России. Мне уже целые месяцы не приходилось говорить с ним наедине, и я боялась заговорить с ним о Гр., так как знала, что он сомневается в Нем. Боюсь, что это еще не прошло, – но если он увидит Его, то успокоится. Он очень верит Манусу (я не верю), и я думаю, это он восстановил его против нашего Друга. И теперь он зовет Его Распут., что мне не нравится, и я постараюсь отучить его от этой привычки». В конце концов А. Ф. достигла своего и через несколько месяцев 7 сентября отмечала: «Н. П. был у нашего Друга. Он остался доволен им и тем, что через страдания совершенно вернулся к Нему и к Богу».

Изумительным образом примирение Саблина с Распутиным Семенников сопоставил с благополучным завершением как раз в сентябре вопроса о выпуске 350 милл. гарантированного правительством железнодорожного займа, который «распутиновцы» проводили, минуя Гос. Думу, в порядке верховного управления. Процитированные слова из письма А. Ф., относившиеся к Саблину, автор комментирует так: Распутин был «доволен» Саблиным, потому что Саблин удачно выступил передатчиком пожеланий банковского мира. Приходится остановиться и на этой закулисной стороне проведения железнодорожного займа. Она, быть может, сама по себе очень характерна для тогдашнего государственного режима, когда Дума с начала войны, по выражению Шингарева, утратила «какую-нибудь возможность правильно знать бюджет и распоряжаться расходуемыми суммами» (показания Чр. Сл. Ком.), ибо Дума при расколотости бюджета на две половины формально проверяла 31/2 миллиарда в государственном бюджете и не касалась 25 миллиардов расходов военного фонда. История «закулисной стороны» займа служит как бы иллюстрацией «техники» проведения через верховную власть желательных для известных кругов решений, но если ее изложить более или менее по фактам объективно, то исчезнет та особая специфичность, которую хотят ей придать. История эта такова.

26 апреля А. Ф. писала про свидание с прибывшим с