быть, что Энни питает тайную слабость к сливочному мороженому. Мороженое там настоящее итальянское, просто объедение. Неужели Энни устоит перед такой прелестью? Он откинулся назад и громко засмеялся.

Все десять дней до отъезда у него не выходили из головы Уитли-Бэй, плавание, Энни и Сэмми. Утром 19 мая он с настоящим волнением приехал на Центральный вокзал в Тайнкасл, где они с Энни уговорились встретиться. В последнюю минуту его задержали в суде, где разбиралось дело о выплате какой-то компенсации рабочим, и он поздно примчался к билетной кассе, где Энни и Сэмми уже дожидались его.

– А я боялся, что опоздаю! – воскликнул он, улыбаясь, запыхавшись и подумав про себя, что хорошо быть молодым, способным радостно волноваться и бежать что есть духу.

– Времени у нас еще много, – сказала Энни со свойственной ей положительностью.

Сэмми не говорил ничего – ему наказали не болтать, – но сияющие синие глаза на великолепно вымытом лице выражали целую гамму чувств.

Они сели в поезд, идущий в Уитли-Бэй. Дэвид нес чемоданы. Энни это не понравилось, она хотела сама нести свой (вернее, чемодан, взятый ею на время у Пэта), потому что он был тяжелый и слишком потрепанный: неудобно, чтобы Дэвида видели с таким чемоданом. У Энни был такой расстроенный вид, словно она считала это верхом неприличия, а между тем она сама часто таскала корзину с рыбой в три раза тяжелее. Впрочем, протестовать она не посмела. Они вошли в купе, раздался свисток, и поезд тронулся.

Сэмми уселся в углу, рядом с Дэвидом, а Энни – напротив. Когда поезд, миновав предместья, помчался среди полей, Сэмми пришел в величайший восторг и, забыв, что дал клятву молчать, щедро делился впечатлениями с Дэвидом.

– Посмотри, какой паровоз! А вагоны, а кран! – кричал он. – Ох, смотри, какая большая труба! Никогда еще я не видал такой большой трубы!

Труба вызвала серьезный и увлекательный разговор о тех, кто чинит трубы, и о том, как восхитительно, должно быть, стоять на верхушке трубы («на такой высоте!»), где между тобой и землей – двести футов пустого пространства!

– Уж не хочешь ли ты стать кровельщиком, когда вырастешь, Сэмми? – спросил Дэвид с улыбкой в сторону Энни.

Сэмми покачал головой.

– Нет, – сказал он как-то сдержанно. – Я буду тем же, чем мой папа.

– Шахтером? – спросил Дэвид.

– Да, вот кем я хочу быть, – твердо заявил Сэмми. У него был при этом такой важный вид, что Дэвид не мог удержаться от смеха.

– У тебя впереди много времени, можешь еще и передумать, – заметил он.

Путешествие было приятное, но недолгое, они очень скоро приехали в Уитли-Бэй. Дэвид снял комнаты на Террент-стрит, тихой улице, которая начинается от бульвара, вблизи гостиницы «Веверлей». Комнаты ему рекомендовал Дикки, секретарь слискейлской профорганизации, сказав, что у хозяйки, миссис Лесли, часто останавливаются делегаты Союза во время областных съездов. Миссис Лесли была вдовой врача, погибшего в Хедлингтоне во время несчастного случая в шахте лет двадцать тому назад. Один из крепильщиков застрял тогда под обвалившейся кровлей, так как его размозженная рука оказалась зажатой между двух каменных глыб и ее не могли освободить. Доктор Лесли спустился в шахту, чтобы ампутировать руку и этим дать возможность извлечь рабочего из-под обвала. Он уже почти закончил операцию, геройски им проделанную над таким же героем-крепильщиком, который перенес ее без наркоза, лежа на животе в грязи и крови, как вдруг неожиданно обвалилась вся кровля и погребла под собой и доктора и рабочего. Теперь об этом случае уже все позабыли. Но из-за этого обвала кровли пришлось миссис Лесли сдавать меблированные комнаты жильцам в убогом переулке, вдоль которого тянулся ряд красных кирпичных домиков, каждый с палисадником (площадью в четыре квадратных ярда), с тюлевыми занавесками, с зеркалом над камином и многострадальным фортепиано.

Миссис Лесли была высокая брюнетка со сдержанными манерами. Она не была ни комична, ни сварлива, в ней не было ничего того, что обычно связывается с традиционным представлением о квартирной хозяйке на курорте. Она спокойно поздоровалась с Дэвидом, Энни и Сэмми и проводила их в комнаты. Но при этом миссис Лесли неожиданно совершила неловкость, обратясь к Энни со следующими словами:

– Мне думается, вам и вашему мужу лучше занять большую комнату, а мальчика поместить в меньшей.

Энни не покраснела, скорее даже, пожалуй, побледнела. И без малейшего замешательства ответила:

– Это не муж мой, а деверь, миссис Лесли. Мой муж убит на войне.

Тут покраснела уже миссис Лесли, покраснела мучительно, до корней волос, как краснеют сдержанные и скромные женщины.

– Как глупо с моей стороны… Я могла бы понять это из вашего письма.

Таким образом, Энни и Сэмми поселились в первой, большой комнате, а Дэвид – в маленькой. Но миссис Лесли почему-то казалось, что она своим замечанием больно ранила Энни, и она изо всех сил старалась угождать ей. Очень скоро миссис Лесли и Энни стали настоящими друзьями.

Каникулы проходили хорошо. Сэмми вносил в них большое оживление. Он, как электрическая игла, заряжал Дэвида энергией, хотя Дэвид в этом и не нуждался, – он в обществе Сэмми веселился не меньше его самого. Дни стояли теплые, а свежий морской ветерок, который постоянно дует в Уитли-Бэй, не давал теплу перейти в знойную духоту. Каждое утро они купались и играли на песке во французский крикет. Они невероятно объедались мороженым и фруктами и делали прогулки пешком в Каллеркотс, заходя в забавный старомодный ресторанчик, где старуха-хозяйка подавала им крабов. Дэвид испытывал угрызения совести, опасаясь, не вредны ли крабы для желудка Сэмми, но Сэмми любил их, и оба с виноватым видом шмыгали в маленькую столовую домика, состоявшего всего из двух комнат, в которых стоял запах смолы и рыбачьих сетей. Здесь они усаживались на волосяную кушетку и ели свежего краба прямо из жесткой скорлупы, а старуха-хозяйка, посасывая свою глиняную трубку, смотрела, как они ели, и называла Сэмми «миленький».

Крабы были замечательно вкусны. Так вкусны, что они вряд ли могли причинить Сэмми какой-нибудь вред.

На обратном пути Сэмми повисал на руке Дэвида, и они шли домой по бульвару. Тут наступало время вопросов. Сэмми разрешалось спрашивать о чем угодно, и он, подпрыгивая рядом с Дэвидом, попросту бомбардировал его вопросами; Дэвид то, что знал, объяснял правильно, а если не знал чего-нибудь, то фантазировал. Но Сэмми всегда угадывал, где начинаются «выдумки». Он поглядывал снизу вверх на Дэвида искрящимися щелочками глаз и заливался смехом:

– Э, дядя Дэвид, ты уже начинаешь выдумывать?

Но эти выдумки нравились Сэмми даже больше, чем правдивые