– Если ты не отдашь мне свою дочь, Цезарь, – Помпей больше не называл его Гаем, – у тебя не будет ни провинций, ни легионов.

Аврелия покачала головой, по-прежнему ничего не говоря. Она тоже заметила отчаяние Цезаря. Вот такого его поведения она и опасалась. Но какой бы любящей матерью она ни была, ей не следовало вмешиваться в беседу, и она прикусила язык. Сын был бессилен и одинок: не только перед Помпеем, но и перед мстительной Помпеей. Это ее клинок медленно вонзался в сердце Цезаря, причиняя боль, какой тот прежде не ведал.

Цезарь смотрел в пол, будто среди плиток мозаики искал выход из тупика.

– Я могу отменить все принятые мною законы, – объявил он, медленно поднимая взгляд, и на лице его отобразился вызов, даже торжество: он явно придумал ход, который вынудит Помпея взять назад свою просьбу. – Цицерон и Катон с радостью проголосуют за отмену закона, и земля не достанется твоим ветеранам. Я могу заставить их пересмотреть твои договоренности с восточными царями, могу всевозможно навредить твоим денежным интересам здесь, в Риме, равно как и в далеких краях. Так что тебе в любом случае придется передать мне провинции и легионы без условий. Я могу быть не только хорошим союзником, но и худшим из врагов – не стоит меня недооценивать.

– Я оцениваю тебя по достоинству и предпочитаю видеть в тебе союзника, а не врага, – отозвался Помпей, – но хочу, чтобы ты отдал мне в жены свою дочь. Тогда ты останешься верен нашему союзу. Но перейдем к твоим… угрозам. Если ты попытаешься отменить свои законы, я расскажу Цицерону и Катону, чем вызвано твое решение. Они будут страшно благодарны мне за то, что я не позволил тебе получить начало над войском, и поэтому не станут отзывать законы. Тебя они боятся больше, чем тысячи земельных законов. Ты и сам это знаешь. Я уже получил то, чего хотел, и ты не сможешь ничего изменить. Ты угрожаешь тем, что обратишься к Цицерону. Но, во имя Юпитера, как ты полагаешь, с кем он договаривался, прежде чем поручить тебе ловлю бандитов в италийских лесах, а не начало над легионами в Иллирии или Цизальпийской Галлии? Как думаешь, почему мои сенаторы не присутствовали на голосовании? С кем ты, по-твоему, играешь, юноша? Я отлично лажу с Цицероном, как и с любым, кто из-за тебя оказался выкинут из государственной или общественной жизни.

И в этот миг Цезаря осенило.

Помпея.

Ее прощальный выпад.

«Я нанесу тебе ответный удар», – говорила она.

– Я оцениваю тебя по достоинству, но, похоже, ты недооцениваешь меня, – продолжил Помпей. – Меня и моих друзей. Или подруг.

Он улыбнулся, понимая, что Цезарь догадывается, как у него возникла мысль о браке с Юлией.

Цезарь, широко раскрыв глаза, обдумывал его слова. В целом он не удивился – Помпей отличался коварством. Итак, Мясник все эти месяцы был на стороне двоих, если не троих игроков, обсуждая с ним, Цезарем, земельный закон и в то же время договариваясь с Цицероном о том, чтобы не пустить Цезаря ни в Иллирию, ни в Цизальпийскую Галлию, ни в любую другую достойную провинцию. И все же Цезарь лишился дара речи. Красс предупреждал много лет назад, когда он, Цезарь, только вошел в Сенат: государственные дела бесконечно ужаснее войны.

На поле битвы ты, по крайней мере, понимаешь, где друг, а где враг.

Поскольку Цезарь молчал, Помпей заговорил снова:

– Итак, предлагаю снова. В последний раз. Ради всех богов, сделай одолжение и согласись. Если нет, все твои усилия пропадут впустую. Но прежде чем ты повторишь свой отказ, тебе следует кое-что хорошенько усвоить: без этих легионов и провинций ты не сможешь выплатить долги. Тебя ожидает изгнание, в противном же случае тебе придется устроить государственный переворот, как Катилине. Не знаю, что больше обрадует Цицерона. Да и меня.

Никто не нарушал молчания.

– Я куда покладистее Цицерона, – подытожил Помпей, – и тем более безумца Катона: ты выполнил мои предыдущие требования и заслуживаешь легионов. Но беда в том, что я не доверяю Юлию Цезарю. Отдай мне свою дочь. Иначе доверия к тебе не будет.

Цезарь приподнялся на ложе:

– И ты предашь Цицерона, отдав мне эти легионы?

– Я всегда исхожу из собственных интересов, – решительно возразил Помпей. – Это не предательство. Это здравый смысл.

Цезарь судорожно искал последний шанс.

– А если я женюсь на твоей дочери? – спросил он. В его голосе слышалась мольба.

Кальпурния была потрясена, подобно Аврелии и самой Юлии, – последняя, о которой только и говорили все это время, благоразумно помалкивала.

– Я могу завтра же развестись с Кальпурнией и жениться на твоей дочери, – настаивал Цезарь.

– Нет, – решительно отрезал Помпей. – Речь не о том, чтобы породниться семьями. Речь о том, чтобы, пока ты начальствуешь над легионами, твоя дочь оставалась в Риме.

– Тебе не нужна новая жена, – огрызнулся Цезарь и вскочил, опрокинув стол. – Ты ищешь заложницу!

Помпей и глазом не моргнул.

– Называй как хочешь, но либо твоя дочь, либо ничего, – еще раз повторил он и медленно поднялся, чтобы не задеть чашку или тарелку.

В порыве ослепляющего гнева Цезарь бросился на Помпея, задевая и опрокидывая столы. Терракотовые тарелки взлетали в воздух и разбивались вдребезги на мозаичном полу, с резким дребезгом падали серебряные и бронзовые блюда.

– Я никогда не отдам тебе дочь, несчастный! – вскричал Цезарь, шаг за шагом приближаясь к Помпею. – Моя дочь не продается!

Он остановился перед врагом. Мысли о триумвирате выветрились у него из головы.

Невозмутимый Помпей, явно не опасаясь того, что хозяин его ударит, ответил с ужасающим хладнокровием:

– В Риме все продается. Или твоя дочь, или ничего.

Он повернулся. А затем, сопровождаемый Афранием и Геминием, покинул атриум, затем прихожую, вышел через дверь, которую рабы услужливо перед ним распахнули, и исчез среди римских улиц.

Ошеломленный Цезарь стоял в атриуме, уставившись в пол, усыпанный кубками и осколками блюд, залитый вином. Не в силах сдвинуться с места, он смотрел на мать, беспомощно сжимая кулаки.

– Только не Юлия, матушка, только не Юлия… – бормотал он. – Мы не можем отдать Юлию нашему заклятому врагу.

Ни Лабиен, ни Бальб не осмеливались с ним заговорить.

Первой встала Аврелия. Подойдя к сыну и набравшись храбрости, она поведала ему печальную правду:

– Рим, сын мой, пожирает человека целиком. Это надо помнить.

– Будь он тысячу раз проклят, матушка. Будь он