враждебной рецензии изменил его на Mis à la porte de tout le monde — «всем показано на дверь». Напротив, почти все хвалили ее; даже иезуиты были щедры к ней в своем «Journal de Trévoux». Теперь ньютоновская космология гравитации окончательно вытеснила вихри Декарта из французского сознания. Вольтер включил в книгу изложение оптики Ньютона; он проверил эксперименты в собственной лаборатории и придумал другие. Он из кожи вон лез, чтобы подчеркнуть соответствие философии Ньютона вере в Бога; в то же время он подчеркивал универсальность законов в физическом мире.

Несмотря на все эти усилия, Вольтер не обладал ни духом, ни ограниченностью ученого. Говорят, что он не состоялся как ученый; скорее следует сказать, что он был слишком богатой и разносторонней личностью, чтобы полностью и окончательно посвятить себя науке. Он использовал науку как освобождение ума; сделав это, он перешел к поэзии, драме, философии в самом широком смысле и гуманитарному участию в основных делах своего времени. «Мы должны ввести в наше существование все мыслимые способы и открыть все двери души для всех видов знания и чувства. До тех пор, пока все это не будет идти вразнос, места хватит для всего». В это время (1734) он пишет «Discours sur l'homme», во многом повторяющее «Эссе о человеке» Поупа, вплоть до санкционирования совсем не вольтеровской идеи, что «все хорошо». В эти годы он написал большую часть «Орлеанской герцогини», возможно, в качестве разрядки от Ньютона. А свою собственную философию он изложил в «Трактате по метафизике», от публикации которого благоразумно воздержался.

Она была уникальна, как и все его произведения. Он начал с того, что вообразил себя гостем с Юпитера или Марса; так, по его мнению, нельзя ожидать, что его взгляды примирятся с Библией. Высадившись среди кафиров Южной Африки, он приходит к выводу, что человек — это животное с черной кожей и шерстью. Перейдя в Индию, он находит людей с желтой кожей и прямыми волосами; он приходит к выводу, что человек — это род, состоящий из нескольких отдельных видов, не произошедших от одного предка. На основании видимости порядка в мире и целенаправленной конструкции органов у животных он делает вывод о существовании разумного божества, управляющего всем этим. Он не видит доказательств существования бессмертной души в человеке, но считает, что его воля свободна. Задолго до Юма и Адама Смита он выводит моральное чувство из чувства товарища, симпатии. Задолго до Гельвеция и Бентама он определяет добродетель и порок как «то, что полезно или вредно для общества». Позже мы еще не раз обратимся к Traité.

Как же отличается от этого трактата вольтеровское пересказ истории Жанны д'Арк! Если мы сегодня откроем эту насмешливую эпопею, то должны помнить, что французская речь и французская литература были тогда более свободными, чем в первой половине двадцатого века. Мы видели пример в «Персановых письмах» магистрата Монтескье; Дидро был еще более свободен, не только в «Непристойных бижу», но и в «Жаке-фаталисте». По сравнению с ними La Pucelle, опубликованная Вольтером в 1756 году, безобидно мягкая; предположительно, распространявшийся частным образом оригинал был более раблезианским. Грозный Кондорсе защищал поэму, и нам рассказывают, что Малешерб, высокопоставленный чиновник французского правительства, выучил ее наизусть. В результате тщательных поисков в двадцати одном канто были найдены некоторые мягко чувственные отрывки; они столь же простительны, как и аналогичные картины у Ариосто; их искупают многие отрывки графических описаний и энергичного повествования. Как и многие французы его времени, Вольтер считал Жанну здоровой и простой крестьянской девушкой, вероятно, незаконнорожденной, склонной к суевериям и слышащей «голоса»; и он подозревали, что Франция была бы спасена от Годдамов (так Жанна называла английских захватчиков), даже если бы она никогда не родилась. В остальном, допуская некоторые исторические промахи, он рассказал историю достоверно, лишь приправив ее юмором.

Он повернул голову к неустрашимой Джоан, Так говорил король величественным тоном Которого могли бояться все, кроме нее одной: «Жанна, послушай меня: если ты дева, признайся». Она отвечала: «О, великий сир, приказывайте немедленно. Этот мудрец-доктор, с очками на носу, Кто, сведущий в женских таинствах, может утверждать; Что клерки, аптекари, матроны пытались Будьте призваны сразу же решить этот вопрос; Пусть они все внимательно изучат и увидят». По этому мудреному ответу Чарльз понял, что она должна быть Вдохновленная и благословленная сладкой девственностью. «Хорошо, — сказал король, — раз ты так хорошо знаешь, Дочь небес, прошу тебя, немедленно расскажи Что с моей прекрасной прошлой ночью в постели? Говорите свободно». «А что, ничего не случилось, — сказала Джоан. Удивленный, король опустился на колени и громко заплакал, «Чудо!», затем перекрестился и поклонился.

Вольтер развлекал своих гостей, читая пару кантов из «Пюселя», чтобы согреться зимним вечером. Обычно мадам дю Шатле хранила разбухшую рукопись под замком, но Вольтер по неосторожности позволил некоторым ее частям распространяться среди своих друзей. Части были скопированы и разошлись по невежливому обществу более широко, чем это было разумно. Страх, что французское правительство будет преследовать его — не за непристойность поэмы, а за ее случайную сатиру на монахов, иезуитов, прелатов, пап и инквизицию, — стал одним из преследующих Вольтера беспокойств в его жизни.

Он был более серьезен с «Альзире», счастливая премьера которой состоялась в Театре Франсе 27 января 1736 года. Она вошла в театральную историю, нарядив актеров в костюмы указанного времени и места — испанского завоевания и опустошения Перу. Альварес, испанский губернатор павшего государства, умоляет победителей умерить свою жестокость и алчность: