Шрифт:
Закладка:
Мы не должны представлять философских товарищей ангелами. Мадам могла быть суровой, властной, даже жестокой. Она была стеснена в средствах, сурова и скуповата со слугами и протестовала, когда Вольтер платил больше. У нее не было физической скромности; она не задумывалась о том, чтобы полностью раздеться в присутствии их секретаря Лоншама или чтобы он облил ее теплой водой, когда она лежала в ванне. Она тайком читала некоторые письма, написанные ее гостями или им самим; но об этом мы имеем лишь свидетельство другой женщины. Что касается Вольтера, то у него была сотня недостатков, о которых мы узнаем в курсе Дюка. Он был тщеславен, как поэт, и умел дуться, как ребенок; он легко обижался и часто ссорился со своей дамой. Однако все это были лишь мимолетные тучи, подчеркивавшие солнечное сияние их дней. Вольтер вскоре вновь обрел бодрость и хорошее настроение и не уставал рассказывать друзьям, как он счастлив и как любит мадам, в своей бесстрастной манере. Он написал ей сотню маленьких стихотворений о привязанности, каждое из которых было камеей компактного искусства. Одна из таких литературных жемчужин сопровождала кольцо, на котором был выгравирован его портрет:
Barter grave ces traits destinés pour vos yeux; С большим удовольствием вспоминайте! В моем сердце были выгравированы гораздо лучше, Но это было при участии более великого мэтра.А она, в свою очередь, сказала: «Я не могу без боли находиться вдали от него и двух часов».
Из них двоих она была более глубоко предана науке. Она воспользовалась неписаным законом женского удела, спрятав наполовину законченную рукопись «Света Людовика XIV» Вольтера и сурово направив его к науке как к надлежащему исследованию современного человека. Госпожа де Граффиньи, которая была их гостьей в 1738 году, описывала ее как более усердную в своих научных занятиях, чем Вольтер, как проводящую большую часть дня и большую часть ночи за своим столом, иногда до пяти или семи часов утра. Мопертюи время от времени приезжала в Сирей, чтобы продолжить свои уроки математики и физики; возможно, эти визиты и открытое восхищение мадам интеллектуальными достижениями Мопертюи пробудили в чувствительном Вольтере ревность, которая подготовила его к схватке с Мопертюи в Берлине.
Была ли она настоящим ученым или надела науку как модное платье? Мадам дю Деффан и некоторые другие дамы считали, что ее занятия были позой. Маркиза де Креки утверждала, что «алгебра и геометрия доводили ее до полусумасшествия, а педантичность в вопросах обучения делала ее невыносимой. В действительности она путала все, чему училась». Но послушайте, как мадам де Граффиньи описывает одно из занятий в Сирей:
Сегодня утром хозяйка дома читала нам геометрические вычисления одного английского мечтателя…. Книга была на латыни, а она читала ее нам по-французски. Она на мгновение замешкалась на каждом шаге, и я предположил, что это для того, чтобы понять математические вычисления. Но нет; она легко переводила математические термины; цифры, экстравагантности — ничто не останавливало ее. Разве это не поразительно?
Вольтер уверял Тьерио, что госпожа дю Шатле прекрасно понимает английский язык, знает все философские труды Цицерона и глубоко интересуется математикой и метафизикой. Однажды она превзошла физика и академика де Мейрана в обсуждении кинетической энергии. Она читала Цицерона и Вергилия на латыни, Ариосто и Тассо на итальянском, Локка и Ньютона на английском. Когда Альгаротти посещал Сирей, она беседовала с ним по-итальянски. Она написала, но не опубликовала шеститомный труд Examen de Genèse, основанный на работах английских деистов и разоблачающий противоречия, неправдоподобности, аморальность и несправедливость Библии. Ее «Трактат о счастье» (Traité de la bonheur) — это оригинальное рассуждение об основах счастья; по ее мнению, это здоровье, любовь, добродетель, разумное самоудовлетворение и стремление к знаниям. Она перевела «Принципы» Ньютона с латыни на французский; под редакцией Клейро они были опубликованы в 1756 году, через шесть лет после ее смерти. Она написала «Изложение абстрактной системы мира», которое было опубликовано в 1759 году и которое Вольтер, возможно галантно, назвал превосходящим его «Элементы философии Ньютона» (1738). Когда Академия наук предложила (1738) премию за лучшее сочинение о природе и распространении огня, и Вольтер принял участие в конкурсе, она тайно написала и представила свое собственное сочинение, инкогнито; она писала его ночью, чтобы скрыть от Вольтера, «поскольку в своем сочинении я выступала почти против всех его идей». Ни одна из них не получила приз, который достался Эйлеру, но ее сочинение, как и сочинение Вольтера, было напечатано Академией. Каждый из них восхвалял работу другого в экстазе amor intellectualis.
Для своего собственного сочинения Вольтер провел множество экспериментов, некоторые в своей лаборатории, другие в литейной мастерской в соседнем Шомоне. Он изучал кальцинирование и был близок к открытию кислорода. В мае 1737 года он пишет аббату Муссино в Париж, прося прислать химика, который бы жил в Сирее за сто экю в год и питание; но химик также должен уметь читать мессу по воскресеньям и святым дням в часовне замка. Что касается его самого, то он верил теперь только в науку. «То, что демонстрируют нам наши глаза и математика, — писал он в 1741 году, — мы должны считать истинным. Во всем остальном мы должны говорить только: «Я не знаю»». Философия в это время означала для него лишь краткое изложение науки.
Именно в этом смысле он использовал этот термин в своих «Философских трудах Ньютона» (Éléments de la philosophie de Newton). Он добивался королевской привилегии на ее публикацию, но получил отказ. Без его согласия появилось издание в Амстердаме (1738); его собственное издание вышло там же в 1741 году. Это был солидный том в 440 страниц, великолепный пример того, что французы без всякого уничижения называют вульгаризацией, то есть попыткой сделать сложное и непонятное более понятным. Типография добавила подзаголовок: Mis à la portée de tout le monde — «доведено до всеобщего понимания»; аббат Десфонтен в своей
