Бодю тяжело переживал потерю и затаил злобу на людей, откупивших его мечту. Он подошел к кровати, яростно жестикулируя, склонился над женой, вдруг вернулся к окну и замер, вслушиваясь в стройку, и снова затянул старую песню, обвиняя «врага», жаловался на новые времена и попранные надежды. Где это видано, чтобы приказчики получали больше торговцев, а кассиры выкупали собственность хозяев?! Все рушится, семьи больше нет, люди живут в отеле, вместо того чтобы честно ужинать у себя дома.

– Вот увидишь, этот Альбер прокутит землю в Рамбуйе с актрисками!

Госпожа Бодю молчала, бледнела, а услышав последнюю фразу, возразила тихим голосом:

– Они тебе заплатили…

Бодю растерялся. Сделал несколько шагов, не глядя на жену, и сказал с надрывом в голосе:

– Да, заплатили, и их деньги ничуть не хуже чьих-нибудь еще… И мы могли бы спасти «Старый Эльбёф», не будь я усталым стариком!

Повисла долгая пауза. Суконщик рассеянно думал о несбыточных планах, и вдруг госпожа Бодю нарушила течение его мыслей. Она спросила, глядя в потолок:

– Ты в последнее время приглядывался к дочери?

– Нет, – ответил он.

– Жаль… Девочка немного меня беспокоит… Ее лицо утратило краски, она выглядит отчаявшейся.

– С чего бы это? – изумился Бодю. – Если заболела, пусть скажет. Завтра же позовем доктора.

Госпожа Бодю не шевельнулась, помолчала и поделилась с мужем тем, что долго и мучительно обдумывала:

– Нужно поторопиться со свадьбой… Пусть Коломбан немедленно женится на Женевьеве.

Бодю снова зашагал по комнате, мысленно перебирая факты. Возможно ли, что дочь захандрила из-за приказчика? Она так его любит, что не может ждать? Вот ведь напасть! Еще одна беда на его голову… Потрясение главы семьи было тем сильнее, что он давно принял решение касательно этой свадьбы, считал ее совершенно неуместной в сложившихся обстоятельствах, но все-таки переживал за дочь.

– Ладно, я все проясню с Коломбаном, – сказал он и продолжил свою странную прогулку.

Элизабет закрыла глаза и вскоре уснула. Ее лицо было бледным, как у покойницы. А он все ходил и ходил и не мог остановиться. Перед тем как лечь, старик отодвинул штору и бросил взгляд на другую сторону улицы: зияющие провалы окон старого особняка Дювийяра смотрели на стройку, где в слепящем свете электрических ламп суетились рабочие.

Утром следующего дня Бодю увел Коломбана вглубь узкого склада на антресолях и произнес подготовленную накануне речь:

– Тебе известно, что я продал владение в Рамбуйе, парень. Теперь мы сумеем вытащить нас из болота… Но сначала давай поговорим.

Молодой человек страшился предстоящего объяснения. Его маленькие глазки моргали, рот был приоткрыт, круглое лицо морщилось.

– Слушай очень внимательно, – приказал суконщик, – и постарайся понять. Когда папаша Ошкорн уступил мне «Старый Эльбёф», дело процветало. Сам он тоже получил его когда-то от старика Фине в прекрасном состоянии… Ты меня знаешь, я бы поступил подло, передав детям семейное достояние в урезанном виде, потому и отложил твою женитьбу на Женевьеве… Я упрямился, упирался, надеялся вернуть прежнее процветание, хотел показать тебе бухгалтерские книги и сказать: «Вот смотри, в тот год, когда магазин перешел ко мне, мы продали столько-то сукна, сегодня я выхожу из дела, заработав на десять, а то и на двадцать тысяч франков больше…» Думаю, ты понимаешь мое желание – естественное для любого хозяина – убедиться, что торговый дом ничего не утратил, пока я им управлял. В противном случае я бы счел, что обворовываю вас. – От волнения у старика сорвался голос. Он высморкался, вздохнул и спросил: – Ничего не хочешь сказать?

Коломбан молча покачал головой. Он ждал и, содрогаясь в душе, гадал, к чему клонит патрон. Скорая свадьба… Он не сможет отказаться. Нет, нет, немыслимо! Что ему делать с другой, той, о которой он мечтает по ночам, с женщиной, которая воспламеняет в нем такое жгучее желание, что он бросается голым на холодный плиточный пол, боясь захлебнуться страстью?!

– Сегодня появились деньги, которые могут нас спасти. Ситуация ухудшается с каждым днем, но если сделать последнее усилие… Короче, я хотел предупредить тебя: мы рискнем всем, чтобы добиться успеха. Если проиграем, это нас прикончит… Вот только свадьбу, бедный мой мальчик, придется снова отложить, потому что я не хочу бросать вас, как кутят, посреди драки. Это было бы трусостью, так ведь?

Коломбан испугался, что откажут ноги, и присел на рулоны мольтона. Он ни в коем случае не должен выдать свое ликование, нельзя смотреть в глаза патрону.

– Так и будешь молчать? – рассердился Бодю. Нет. Коломбан не находил слов, и суконщик продолжил медленно, с трудом: – Я знал, что ты расстроишься… Будь мужчиной, встряхнись… Пойми мою позицию… Ну не могу я повесить вам на шею такой камень – банкротство, крах! Так себя ведут только подлецы и мошенники… Я желаю вам счастья, но никогда не пойду против совести.

Бодю все говорил и говорил, путался в противоречиях, ждал безусловного понимания и помощи. Он обещал Коломбану дочь и лавку, значит, как порядочный человек, обязан сдержать слово и передать будущему зятю то и другое в отличном состоянии. Да, обязан, но что делать с проклятой усталостью? Груз слишком тяжел, он не справится. В голосе Бодю появились молящие нотки, он ждал от Коломбана сердечного порыва, крика души, а тот замкнулся в молчании.

– Я знаю, – пробормотал суконщик, – старикам не хватает огня… Молодые – другое дело, жар у них в крови, это естественно… Нет-нет, я не могу. Не могу, слово чести! Если уступлю, вы сами потом попрекнете меня.

Бодю умолк. Его трясло, а Коломбан так и сидел опустив голову, и старик в третий раз задал тот же вопрос:

– Ничего не скажешь?

Приказчик наконец открыл рот:

– Что тут говорить… Вы хозяин, вы умнее всех нас, вместе взятых. Вы хотите, чтобы мы еще подождали, так тому и быть! Постараемся вести себя разумно.

Дело было сделано, Бодю надеялся, что Коломбан бросится в его объятия с криком: «Отец, вам пора дать себе отдых, теперь сражаться будем мы! Передайте нам лавку, и мы совершим чудо, спасем ее!» Он взглянул на приказчика, устыдился и мысленно укорил себя за попытку облапошить детей. В нем проснулась прежняя маниакальная честность лавочника. Молодой человек прав, что проявляет осторожность: в торговле нет места чувству – только цифрам.

– Обними меня, мальчик, – сказал он, заканчивая тяжелый разговор. – Решено: через год мы вернемся к разговору о свадьбе. Сейчас будем думать о серьезных делах.

Вечером, в спальне, госпожа Бодю поинтересовалась результатом разговора, и муж стал нахваливать Коломбана, назвал его надежным, толковым, правильно воспитанным, принципиальным, не позволяющим себе хихикать с покупательницами, как это делают хлыщи из «Счастья». Парень честен, он знает, что такое ответственность за семью, и никогда не станет играть с торговлей, как какой-нибудь брокер на бирже.

– Так когда же свадьба? – спросила госпожа Бодю.

– Позже, когда я пойму, что могу сдержать обещания.

Госпожа Бодю не шевельнулась, только сказала:

– Эта новость убьет нашу дочь.

Бодю сумел сдержаться, хотя внутри все кипело. Если его не перестанут терзать, умрет он! В чем его вина? Он любит дочь, готов отдать за нее последнюю каплю крови, но не способен оживить торговлю. Женевьеве придется совладать с чувствами и подождать. Коломбан никуда не денется. Никто его не украдет!

– Невероятно! Немыслимо! – твердил он. – Мы ведь хорошо ее воспитали. Так какого черта!

Госпожа Бодю не отвечала. Она, конечно же, догадалась, как сильно мучит Женевьеву ревность, но не решилась рассказать мужу. Просто не смогла: странная женская стыдливость всегда мешала ей обсуждать с Бодю деликатные любовные темы.

Не дождавшись реакции жены, суконщик обратил свой гнев на «этих людей напротив». Он потрясал кулаками, грозя стройке, где этой ночью забивали в землю металлические