– Ты что, через Венсенский лес добирался?

Жан шепнул сестре на ухо:

– Дай мне сто су, пожалуйста… Нужно заплатить извозчику… Я встретил хорошенькую прачку, она несла белье заказчице, ну и…

Жан выбежал и сразу вернулся, чтобы съесть тарелку супа: госпожа Бодю заявила, что иначе не отпустит его. Появилась Женевьева. Она вошла тихо, стараясь держаться как можно незаметнее, и, как обычно, не произнесла ни слова. Коломбан дремал за прилавком.

Вечер тянулся медленно и печально, оживляемый только звуком шагов Бодю, расхаживавшего из угла в угол лавки. Горел один газовый рожок, низкий потолок отбрасывал густую тень, похожую на черную могильную землю.

Шли месяцы. Дениза почти каждый день забегала к Бодю и пыталась отвлечь кузину от тяжелых мыслей, но атмосфера в доме становилась все тягостнее. Строительные работы на противоположной стороне улицы день и ночь растравляли их раны. Редкий час надежды или нежданная радость меркли от грохота груженной кирпичом тачки, визга пилы камнереза и даже от переклички рабочих. Весь квартал был взбудоражен. От пространства трех улиц, отгороженного дощатым забором, исходил импульс авральной работы. Архитектор использовал существующие строения, открывая их с разных сторон, чтобы внести улучшения. Посередине, в проходе, образованном дворами, он возводил просторную, как храм, центральную галерею. Ее парадный вход должен был смотреть на улицу Нёв-Сент-Огюстен. Серьезные трудности возникли при оборудовании подвальных этажей: мешали просачивавшиеся нечистоты, а грунт был буквально нафарширован человеческими костями. Бурение колодца стометровой глубины с подачей пятисот литров воды в минуту доставило неприятности жителям соседних домов. Уже поднялись стены первого этажа, леса кружевом оплели весь квартал. Надсадно скрежетали лебедки подъемников, тащивших наверх огромные тесаные камни, гремел металл подмостков и выгружаемые железные балки, кричали мастера, стучали молотки и кирки. Более всего жителям квартала досаждали рев, грохот и пронзительные свистки паровых машин, бьющие по барабанным перепонкам. Стоило подуть ветру, тучи извести грязным снегом облепляли все окрестные крыши. Бодю с тупым отчаянием смотрели, как безжалостная вездесущая пыль забивает все щели, пачкает рулоны тканей, проникает в постель и в легкие, медленно, но верно убивая их.

Ситуация только ухудшалась. В сентябре архитектор, боясь не успеть к сроку, решился на ночные смены. Установили мощные электрические лампы, и работа закипела: бригады сменяли друг друга, не переставая свистели машины, били молотки, от немолчного гвалта взлетала в воздух и оседала штукатурка. Доведенные до предела Бодю совсем перестали спать: стоило лечь, как на них набрасывались комары, и даже усталость не давала несчастным сомкнуть глаз. Они вскакивали, плелись босиком к окну в надежде освежиться, отдергивали занавески и в ужасе застывали: «Дамское Счастье» смотрело на них из темноты, подобное гигантской кузнице, ковавшей их разорение. В наполовину возведенных стенах с пустыми оконными проемами горели лампы, пронзая ночь широкими слепящими голубыми лучами. Стрелки часов в домах показывали два, три, четыре часа ночи, квартал забывался тяжелым сном, а стройка, под светом, напоминавшим лунный, походила на огромный фантастический театр теней, кишащий гомонящими рабочими.

Предсказание дядюшки Бодю сбылось: мелкие торговцы с соседних улиц получили еще один ужасный удар. Лавочники разорялись, как только в «чудовище» открывались новые отделы, трещали по швам даже самые старые и уважаемые заведения. Мадемуазель Татен, хозяйка магазина белья из пассажа Шуазель, обанкротилась. Перчаточник Кине знал, что продержится от силы полгода. Меховщикам Ванпуям пришлось сдать в субаренду часть помещений в своих магазинах. Чулочники брат и сестра Бедоре с улицы Гайон еще держались, проедая скопленные за много лет деньги. Все понимали, что новый отдел дешевых парижских безделушек напрямую угрожает благополучию Делиньера, торговца сувенирами и игрушками с улицы Сен-Рок. Соседи боялись, что у темпераментного толстяка случится апоплексический удар: он приходил в бешенство, глядя на бумажники, выставленные «Дамским Счастьем» на продажу с тридцатипроцентной скидкой. Мебельный отдел грозил убить Пио и Ривуара, чьи магазины дремали в тени пассажа Сент-Анн. Хозяева мебельного дела, люди более спокойные по натуре, не теряли чувства юмора и подшучивали над «этими приказчиками», которые взялись торговать столами вперемешку со шкафами. К несчастью, их клиентки массово дезертировали, «перебежав» в «Дамское Счастье». Все было кончено, оставалось склониться перед обстоятельствами, понимая, что жестокая судьба никого не пощадит и весь квартал станет собственностью Муре.

Утром и вечером тысяча служащих выстраивалась в такой длинный хвост на площади Гайон, что зеваки останавливались взглянуть, как на проход роты почетного караула. Тротуары они занимали минут по десять, а владельцы лавок стояли в дверях, думая, не уволить ли последнего оставшегося у них приказчика. Окончательно обескуражила всех цифра годового торгового оборота в сорок миллионов, новость передавали из уст в уста, кто-то удивленно ахал, кто-то гневно рычал. Подумать только – сорок миллионов! Да, чистая прибыль составляла четыре процента, учитывая немалые расходы и введенную Муре систему скидок, но и миллион шестьсот тысяч франков – хорошие деньги, можно и четырьмя процентами удовольствоваться! Поговаривали, что стартовый капитал Муре, те первые пятьсот тысяч, которые должны были превратиться в четыре миллиона за счет общей суммы прибылей, возрос в десять раз за счет товарооборота. Робино, часто предававшийся подсчетам при Денизе, покончив с едой, понуро пялился в пустую тарелку и всякий раз признавал ее правоту: работающие деньги неустанно двигают вперед эту новую по форме торговлю. Один только Бурра отвергал факты и ничего не желал понимать, уподобясь несгибаемо-тупому дорожному столбу. «Да все они – просто воры, лгуны и шарлатаны, выбившиеся из грязи в князи!»

Бодю, не желавшие никаких перемен в «Старом Эльбёфе», все-таки пытались выдержать конкуренцию. Больше не приходят в лавку? Ничего страшного. Мы пошлем приказчиков по домам. В то время в Париже работал один маклер, обслуживавший всех знаменитых портных, он-то и спасал мелких торговцев сукном и фланелью, если брался их представлять. За этого человека боролись, он становился все более важной персоной, а Бодю совершил трагическую ошибку, начав торговаться, и тот сговорился с Матиньонами с улицы Круа-де-Пти-Шан. Двое следующих обманули его, третий оказался честным лентяем. Началось медленное незаметное умирание, Бодю покинули почти все, даже самые верные клиентки, а потом настал черный день. До сих пор семья держалась на плаву за счет накоплений, теперь пришлось влезть в долги. В декабре Бодю ужаснулся количеству выданных векселей и решился принести кровавую жертву – продал загородный дом в Рамбуйе. Чтобы привести его в порядок, пришлось потратиться, а жильцы, которых в конце концов пустил Бодю, съехали не заплатив. Расставание с домом убило единственную мечту старика, его сердце истекало кровью, он был безутешен. Дом стоил двести тысяч, а уступить его пришлось за семьдесят, да и эта сумма была чистым везением: жившие по соседству Ломмы захотели расширить земельный надел. Семьдесят тысяч могли какое-то время поддерживать магазин на плаву. В душе Бодю возродилась идея борьбы: наведем порядок и попробуем победить.

В воскресенье Ломмы должны были вручить старику деньги и изъявили желание поужинать в «Старом Эльбёфе». Первой прибыла госпожа Орели. Кассир появился с опозданием, совершенно ошалевший после музыкального вечера. Молодой Альбер обещал быть, но манкировал приглашением. Вечер не удался. Семейство Бодю, привыкшее к душной тесноте своей столовой, с трудом воспринимало свежий ветер, принесенный новыми хозяевами их собственности, жившими открыто и свободно. Женевьеву так оскорбляли величественные манеры госпожи Орели, что она за весь вечер не проронила ни слова, зато Коломбан до дрожи в руках восхищался женщиной, властвовавшей над Кларой.

Вечером, перед сном, Бодю долго ходил по комнате. На улице потеплело, снег таял, в воздухе пахло сыростью. Окна были закрыты, занавески задернуты, но шум со стройки все равно проникал в комнату.

– Вот что я скажу, Элизабет, – промолвил он наконец. – Эти Ломмы – богачи, но я бы с ними не поменялся… Да, они преуспевают. Супруга вроде сказала – я не ошибаюсь? – что заработала в этом году около двадцати тысяч франков. Вот и купила мой бедный