стен и винтовых лестниц. Просыпался он на рассвете, садился на кровати и наблюдал за спящей женой с таким вниманием, что казалось, угадывал ее сны. Он бы жизнь отдал за то, чтобы Мауриция ответила на его чувства с такой же страстью. Он построил для жены огромный дом с колоннами. Строение отличалось эклектичностью и таким обилием украшений, что внутри легко можно было заблудиться. Четыре служанки трудились не покладая рук: полировали бронзу, натирали до блеска полы, мыли хрустальные шарики на люстрах, выбивали пыль из мебели с позолоченными ножками и фальшивых персидских ковров, привезенных из Испании. В их саду имелся небольшой амфитеатр с динамиками и огнями рампы. На сцене этого театра Мауриция Руджиери обычно пела для гостей. Эцио даже под страхом смерти не признался бы в том, что не способен оценить слабые воробьиные трели жены – не только из желания скрыть пробелы в своих знаниях о музыкальной культуре, но главным образом из уважения к артистическим наклонностям супруги. Муж был оптимистом, весьма уверенным в себе. Но когда Мауриция в слезах сообщила ему, что беременна, его накрыла волна неконтролируемого страха: Эцио чувствовал, что его сердце разваливается на части, словно переспелая дыня, что в этой юдоли слез нет места огромному счастью, охватившему его. В голову лезли страхи: а вдруг какая-нибудь ужасная катастрофа разрушит его хрупкий рай? И он решил во что бы то ни стало защитить свой мир от вмешательства извне.

Катастрофа материализовалась в лице студента-медика, с которым Мауриция столкнулась в трамвае. К тому времени в семье Лонго уже появился наследник. Мальчик рос подвижным, как его отец, и казалось, никакое зло, включая дурной глаз, не сможет ему навредить. Молодая мать вновь обрела тонкую талию. Студент занял место рядом с Маурицией в трамвае, который следовал в центр города. Юноша был худ и бледен; в профиль он напоминал римскую статую. Он читал партитуру «Тоски», насвистывая арию из последнего акта. Мауриция почувствовала, как полуденное солнце обжигает ей щеки и капли пота выступают в вырезе корсета. Не в силах сдержаться, она пропела слова несчастного Марио[24], приветствующего свой последний рассвет перед гибелью. Так, между строчками партитуры, и вспыхнул их роман. Юношу звали Леонард Гомес, и он был таким же поклонником бельканто, как и Мауриция.

В последующие месяцы студент усердно занимался, чтобы получить диплом врача, а молодая жена Эцио Лонго пережила одну за другой все оперные трагедии, а также судьбы некоторых героинь мировой литературы: ее поочередно убивали дон Хосе[25], туберкулез, проклятье египетской гробницы, кинжал и яд. Влюбленная женщина пела по-итальянски, по-французски, по-немецки; она была Аидой, Кармен и Лючией ди Ламмермур[26], и в каждом из этих романов предметом неземной страсти служил Леонард Гомес. В реальности же их объединяла платоническая любовь. Мауриция мечтала предаться страсти, но не осмеливалась взять инициативу на себя. А Леонард пытался побороть любовь в своем сердце из глубокого уважения к замужнему статусу Мауриции. Они встречались в общественных местах, гуляли по парку, пару раз брались за руки в тени, где их никто не мог увидеть, и подписывали свои послания друг к другу именами оперных героев: Тоска и Марио. Именем оперного злодея из «Тоски» – Скарпиа – они называли, естественно, Эцио Лонго. А наивный супруг был так благодарен Небу за сына, красавицу-жену, за все ниспосланные ему блага и так погружен в работу ради обеспечения стабильности семьи, что, если бы сосед не поведал ему о слишком частых трамвайных поездках Мауриции, он так никогда бы и не узнал, что творится у него за спиной.

Эцио Лонго был морально готов противостоять разорению своей строительной фирмы, болезням и даже несчастному случаю с ребенком – все это не раз представлялось ему в самых страшных снах. Но ему и в голову не приходило, что какой-то слащавый студент может отбить у него жену. Узнав о мнимом сопернике, он чуть не рассмеялся, ибо из всех несчастий это казалось ему самым поправимым. Однако затем слепая ярость скрутила ему кишки. Он проследовал за Маурицией до скромной кондитерской, где узрел, как она попивает горячий шоколад в компании поклонника. Муж не стал требовать объяснений: он схватил соперника за грудки, оторвал его от пола и швырнул о стену под треск разбитой кафельной плитки и вопли посетителей. Потом он твердо взял жену за локоть и насильно усадил ее в автомобиль, один из новейших «мерседес-бенцев», ввезенных в страну еще до того, как Вторая мировая война разрушила торговые отношения с Германией. Муж запер Маурицию в стенах дома, поставив у дверей в качестве стражей двух каменщиков со стройки. Женщина два дня прорыдала в постели, не сказав ни слова и не съев ни кусочка. Тем временем Эцио Лонго все хорошенько обдумал. Ярость его сменилась глухой фрустрацией, напомнившей ему о неприкаянном детстве, о бедной юности, об одиночестве и жажде ласки, не покидавших его до встречи с Маурицией Руджиери, в которой он видел богиню. На третий день, не в силах терпеть дольше, он вошел в спальню жены:

– Ради нашего сына, Мауриция, ты должна выкинуть из головы эти фантазии. Я знаю, что недостаточно романтичен, но с твоей помощью я могу измениться. Мне не пристало быть рогоносцем, и я не могу тебя отпустить, потому что слишком сильно тебя люблю. Если ты дашь мне шанс, я сделаю тебя счастливой, клянусь!

Вместо ответа женщина отвернулась к стене и проголодала еще два дня. Муж опять пришел к ней.

– Хотел бы я знать, какого черта тебе не хватает в жизни. Вдруг я способен это тебе дать… – обреченно сказал он.

– Мне не хватает Леонарда. Без него я умру.

– Хорошо. Если хочешь, можешь идти куда угодно с этим ничтожеством. Но нашего сына ты больше не увидишь никогда.

Она собрала чемоданы, надела кисейное платье, шляпку с вуалью и вызвала такси. Перед отъездом она в слезах поцеловала мальчика и прошептала ему на ушко, что скоро приедет за ним. Эцио Лонго, похудевший за неделю на шесть кило и потерявший половину своей шевелюры, забрал ребенка из рук матери.

Мауриция Руджиери прибыла в пансион, где ютился ее возлюбленный, и обнаружила, что за два дня до описываемых событий он уехал работать врачом в поселение нефтяников в одной из жарких провинций, название которой навевает образы индейцев и змей. Ей было неприятно узнать, что он отбыл не простившись. Однако она оправдала этот поступок взбучкой, полученной ее возлюбленным в кондитерской. «Леонард – поэт, – заключила она, – и грубость