могилы лепестки ощипанных цветов лаванды, посеревшие, высохшие, но еще душистые. Между двумя рядами бамбука он положил, точно парадную дорожку, ведущую к террасе, красный коврик, на котором обычно спал Медор, — казалось, мальчик хотел поддержать или создать некую связующую нить между Медором и обитателями дома. Может быть, потому, что пес любил слышать голоса, знать, что его видят, что он не одинок — кто-нибудь всегда раскачивался в гамаке, читал в кресле или писал за столом.

Когда Тома стрелял из крабина, Пюк на мгновение отрывался, смотрел, попал ли тот в цель, кидал «неплохо!» и снова принимался за работу. Он больше не бегал за гильзами и не просил, чтобы Тома позволил ему прицелиться.

Бернар и Шарлотта внезапно уехали. Он спросил дочь, не хочется ли ей вернуться с ним в Париж через Овернь.

Шарлотта покраснела, у нее сорвался сдавленный крик:

— А если мамы еще нет?

— Поживешь у меня.

— О, да!

Она ликовала.

Как-то утром наконец доставили пианино, которое ждали с начала лета. Грузчики отнесли инструмент в сторожку. Тома сразу же бросился играть, и Эльза увидела на его лице ту сияющую улыбку, которую замечала, когда он был ребенком.

С этого дня он уже не спускался в единственный городок полуострова, наводненный и загубленный туристами, где нескончаемые очереди машин — бампер к бамперу — ждали момента, когда можно будет въехать или выехать.

Казалось, лето в этом году никогда не кончится. Только укоротившиеся дни и созревание винограда свидетельствовали о наступлении осени. Край обретал свою душу, разъезжались курортники на машинах, нагруженных вещами. Пустели пляжи, никто больше не брал напрокат парусники и водные велосипеды, берег вновь превратился в бесконечную гладкую полосу светлого песка, на которой умирало море. Приближались бури равноденствия, но лето упорствовало, вторгаясь в осень и не уступая ей места.

Дни соскальзывали во тьму и возрождались на заре, следуя один за другим в безмятежном покое.

Утро. Вот уже больше недели, как уехал Франсуа.

Жанна и Эльза устроились на старом диване, который летом не убирается из-под платана. Они оттащили диван под самые крайние ветви, и узорчатая тень листвы трепещет на их телах при малейшем дуновении ветерка. Они разговаривают, читают или лежат с закрытыми глазами. В сторожке позади дома играет Тома; окна открыты, и музыка, как благоухание, долетает до женщин.

Пюк снует между могилой Медора и краном, неподалеку от дивана. Вода бьет здесь из родника, к которому подвели трубу сквозь камень; домашние именуют этот кран фонтанчиком. Пюк вытаскивает из земли цветы, увядшие за ночь, сажает новые, поливает их.

— Очень много работы, — говорит он, — вы мне не поможете?

— Немного погодя, — говорит Эльза, — мы отдыхаем.

— Помнишь нашу большую прогулку в августе? Мы тогда спустились к морю. Хорошо было, только я очень устала.

Да, в тот день они проснулись на заре и столкнулись в коридоре. Жанна предложила пойти погулять. Пюк спал, они не стали его будить; если он встревожится, проснувшись, то постучит к Тома, он всегда так делал, не найдя никого из взрослых в спальнях. Они нередко подымались в деревню рано поутру, пока не началась толчея. Приносили оттуда подовый хлеб и посыпанные сахаром плюшки — для Пюка. Мальчик знал, где они, и спокойно ждал, а если терял терпение, шел в сторожку к Тома. В то утро они отправились на прогулку втроем. Было так хорошо, что они спустились к морю и выкупались. Пляж в этот час был еще безлюден.

— Как мы смеялись! Не помню уж почему, но мне прямо дурно стало от смеха!

— Из-за Медора. Мы сначала не заметили, что он увязался за нами, он догнал нас уже далеко от дома. Знал, что его больше не берут на прогулки, и ужасно гордился, что провел нас! Нам пришлось из-за него несколько раз останавливаться; он, тяжело дыша, растягивался на земле, а мы ели персики, выжидая, пока он отдохнет.

Пюк подходит, садится на землю, женщины вспоминают:

— В конце концов Франсуа пришлось взять его на плечи, он держал пса за лапы, и ты сказала, что он напоминает «Человека с теленком» из музея в Акрополе.

— Он и правда был на него похож! И Гийом в молодости тоже был похож, это семейное сходство — если у вас родится сын, может, он тоже будет похож.

Эльза вспоминает, как они осматривали Акрополь вместе со своим, другом-греком, теперь уже покойным, он долго стоял, опираясь на свою трость, перед статуей «Человек с теленком» и повторял: «Какая красота!» В том же зале, в глубине, была Кора, в которую он был влюблен. «Посмотри, — говорил он, — на эту улыбку сомкнутых губ, ироническую улыбку. Поистине мой народ создал чудеса!»

Эльза возвращается мыслью к «Человеку с теленком»; да, в Франсуа есть та же спокойная сила, и этот широко открытый, внимательный взгляд, ложащийся на вещи и живые существа, — он соединяет в себе вопрос и убежденность.

— Теленок тяжелее собаки, — говорит Пюк. — Франсуа не смог бы нести теленка, и Тома тоже.

— В те времена мужчины были очень сильные, иначе они бы погибли, — говорит Эльза.

— Мы тогда спорили о политике, — замечает Жанна, — и так ни до чего и не договорились.

— А зачем этот человек нес теленка, если он устал? — спрашивает Пюк.

— Нет, он не устал, он собирался принести жертву богине Афине, — объясняет Эльза.

— Что такое жертва?

— Это значит, он собирался заколоть его, чтобы понравиться богине.

— Чтобы съесть его?

— О политике никогда невозможно договориться, — продолжает Жанна, — ты сама знаешь, что у вашего поколения неизжитые старые травмы.

Эльза смотрит на нее, ища ответ, но не находит и ограничивается словами:

— Как им не быть?

В конце прогулки, когда с вершины последнего холма открылся дом, Франсуа спустил Медора на землю, и тот побрел через заросли; они подумали, что на будущее лето его, наверно, уже не будет с ними, и Жанна сказала:

— Ты возьмешь на руки ребенка. Через год он будет уже большим.

Пюк снова убежал. Вдруг живот Жанны дрогнул, она взяла руку Эльзы и прижала ее ладонь к своему телу.

— Он бьет меня, он бьет меня, — сказала она с восторгом, и Эльзе вспомнились эти удары головой, ножкой или кулаком, эти долгие подводные движения.

Она не отнимала ладони от живота Жанны: шелковистая, горячая, позолоченная солнцем кожа неожиданно приподнимается то тут, то там, точно простыня от движения ноги. Тайна недалеко, думает Эльза, вот здесь, под рукой, но иногда это не ребенок, а раковая опухоль, которая растет день и ночь в тиши,