Шрифт:
Закладка:
— Я хочу, чтобы мы поехали, не то они снова его задавят.
— Едем.
Пюк обхватил руками бедра Тома, прижался к нему. Они поехали по незаасфальтированной дороге, изрытой дождями, усыпанной камнями и сухими сучьями. Когда они подъехали к шоссе, Пюк спросил:
— Это где?
— Повыше, слева от толстого пробкового дуба.
— Там их несколько.
— Возле того, что перед тропинкой.
— Совсем близко, значит?
На мгновение Тома прибавил скорость-, и мальчик прижался животом и лицом к его спине.
— Здесь.
Он свернул влево; сначала они ничего не увидели, луч фар пробежал по кустарнику, потом замер — Медор был здесь. Тома подошел к нему и погладил.
— Можно до него дотронуться? — спросил Пюк.
Он наклонился, разглядывая пса.
— Он совсем мертвый и ничего не чувствует! — сказал Пюк.
— Сердце у него не бьется, приложи руку.
Мальчик поколебался, прежде чем протянуть руку.
— Где у него сердце?
— Вот тут, — Тома приподнял лапу. — Сейчас положим его на мотоцикл.
Тома взял собаку на руки и погрузил на седло. Машины проносились в обе стороны, освещая на мгновение ребенка и юношу у подножия дуба, грузивших мертвую собаку на черно-красный мотоцикл. Они медленно пошли по обочине, у самого холма Пюк различил в темноте большой белый глаз и припухший рубец возле носа.
— Когти у него длинные, потому что он почти не ходил, он был старый-престарый, понимаешь? — сказал он.
Тело собаки раскачивалось, ежеминутно приходилось его подхватывать. Пюк уже не боялся до него дотрагиваться, одной рукой он сжимал ошейник, чтобы поддержать голову, а другой ухватился за шерсть. С грехом пополам они добрались до незаасфальтированной дороги и прошли еще несколько шагов, но здесь тело рухнуло на землю, у Пюка не хватило сил его удержать.
— Он ничего не почувствовал, ничего, — сказал Пюк, словно успокаивая себя.
— Бросим тут мотоцикл, я понесу Медора, — сказал Тома.
Приближаясь к дому, они услышали музыку, на небо они не смотрели, но все же впоследствии, когда они станут рассказывать об этом, один из них, возможно, вспомнит путь во мраке, аромат эвкалиптов, и фугу Баха, ту, что Тома напевает с утра до вечера, и безлунное небо, усеянное алмазными гво́здиками. По мере приближения к дому их наполняло чувство покоя и надежности.
— Оставим его в гараже, — сказал Тома.
— Да, и сходим за мотоциклом.
Когда они вернулись к мотоциклу, Тома спросил Пюка, не хочет ли мальчик прогуляться до Мулен-де-Майя.
— Не сегодня, — сказал тот. — Пойдем поглядим, не сдвинулся ли Медор, а завтра похороним его.
Он показал на одинокий эвкалипт у края утрамбованной площадки.
— Вот тут будет очень хорошо, близко к винограднику, тут всегда тень, и из дома видно. Эльзе понравится.
Они вошли в освещенное пространство перед домом. Жанна и Эльза тихо переговаривались, музыка наполняла комнату. Пюк попросил бумагу и цветные карандаши. Он устроился за длинным столом, зажег настольную лампу и принялся рисовать. Слышно было, как шуршит его карандаш и шелестит лист бумаги, когда Пюк его поворачивает. Он полностью ушел в работу, рисовал быстро, не раздумывая, казалось, торопился, словно рука не поспевала за мысленной картиной, которую он хотел запечатлеть.
— Вот, — сказал он.
Рисунок был яркий: оранжевый дом, зеленое дерево, голубая дорога, а на первом плане — рыже-бурая собака с огромными, как серебристые лунарии, глазами. На дороге — красная машина.
— Это она его переехала, — сказал Пюк.
Неба не было. Пюк подписал рисунок и спросил у Эльзы, какое сегодня число. Она сказала, что седьмое сентября.
— Ты очень красиво нарисовал.
Гордый, он показал рисунок Жанне. Пообещал, что нарисует еще, специально для нее, завтра. Но так и не сделал этого. Он позвал Тома. Тома не было.
— Поехал гулять и смотреть на девушек, — сказал Пюк.
Он потребовал, чтобы Жанна заперла гараж.
— Понимаешь, тут есть лисы, мне сказал Человек с виноградника, он видел норы.
Рисунок он приколол кнопками к стене против своей кровати.
II
В течение двух-трех дней Пюк украшал могилу Медора. Набирал среди утесов и в заливчиках белые камешки и ракушки, чтобы выложить имя собаки. Водрузил четыре сосновые шишки по углам могилы и потребовал дерево. Тома помог ему пересадить пинию, доходившую Пюку до колен. Мальчик нарвал полевых цветов — дикие гвоздики с пятью лепестками, песчаные лилии, душистый горошек, который рос возле тропинок, сбегавших к морю, и в ложбине.
— Это напоминает мне рисунки мелом, которые хиппи делают на мосту Искусств, — сказала Жанна.
Пюк этих рисунков не знал. Увидев мертвую собаку, он сказал: «Она больше ничего не чувствует», но теперь, когда Медор был зарыт глубоко в землю, мальчик вел себя так, словно тот видел и понимал все происходящее. Пюк подозвал Тома:
— Скажи, его голова здесь?
Тома воткнул вешки — тут морда, тут лапы, туловище, хвост, и мальчик, набрав еще камешков и ракушек, выложил контур пса. Камень, в котором мерцали частички слюды, стал носом, выпуклая белая раковина — глазом, сосновые иглы изображали длинную шерсть, местами вздыбленную, местами лежавшую гладко.
Несколько раз в день могила меняла облик, расширялась. Мальчик сре́зал побеги бамбука и сделал из них оградку, но очень скоро могила вышла за ее пределы; в углах он посадил расходящиеся звездой ветки цветущей круглый год садовой мимозы, принес миску и кружку для поливки, воткнул в землю сорванные цветы; когда они завяли, заменил их новыми. Он притащил из своей комнаты змеиную кожу, которую хранил, как величайшее сокровище, сложил ее клубком, вытянул вверх голову ужа и положил ее на камень, мерцавший слюдой.
— Помнишь, — сказал он, — в прошлом году Медор лаял у стены, где жил уж, и очень уставал от этого, потому что он уже тогда был старый-престарый.
Да, Эльза помнила.
Он поймал несколько ящериц-гекконов, осторожно, чтобы не оборвать хвосты, сунул их в банку с плотно закрученной крышкой и поставил на холмик.
— Я не хочу их убивать, — сказал он, — но Медор так любил ловить гекконов.
Тома посоветовал ему менять ящериц два раза в день. Пюк согласился и стал внимательно осматривать стены. Держа наготове сачок для бабочек и не расставаясь с металлической коробкой, он терпеливо поджидал, когда появится геккон.
Он вырыл ямки, точнее, неглубокие траншеи на уровне передних лап Медора и высыпал туда дюжину кузнечиков. Он и тут шел навстречу вкусам Медора — тот всегда забавлялся, придавливая лапой кузнечиков, прыгавших вокруг него.
Медор любил лежать в лаванде, словно ему нравился ее запах. Пюк жестом крестьянина, сеющего зерно, разбрасывал вокруг
