— Я хочу, чтобы мы поехали, не то они снова его задавят.

— Едем.

Пюк обхватил руками бедра Тома, прижался к нему. Они поехали по незаасфальтированной дороге, изрытой дождями, усыпанной камнями и сухими сучьями. Когда они подъехали к шоссе, Пюк спросил:

— Это где?

— Повыше, слева от толстого пробкового дуба.

— Там их несколько.

— Возле того, что перед тропинкой.

— Совсем близко, значит?

На мгновение Тома прибавил скорость-, и мальчик прижался животом и лицом к его спине.

— Здесь.

Он свернул влево; сначала они ничего не увидели, луч фар пробежал по кустарнику, потом замер — Медор был здесь. Тома подошел к нему и погладил.

— Можно до него дотронуться? — спросил Пюк.

Он наклонился, разглядывая пса.

— Он совсем мертвый и ничего не чувствует! — сказал Пюк.

— Сердце у него не бьется, приложи руку.

Мальчик поколебался, прежде чем протянуть руку.

— Где у него сердце?

— Вот тут, — Тома приподнял лапу. — Сейчас положим его на мотоцикл.

Тома взял собаку на руки и погрузил на седло. Машины проносились в обе стороны, освещая на мгновение ребенка и юношу у подножия дуба, грузивших мертвую собаку на черно-красный мотоцикл. Они медленно пошли по обочине, у самого холма Пюк различил в темноте большой белый глаз и припухший рубец возле носа.

— Когти у него длинные, потому что он почти не ходил, он был старый-престарый, понимаешь? — сказал он.

Тело собаки раскачивалось, ежеминутно приходилось его подхватывать. Пюк уже не боялся до него дотрагиваться, одной рукой он сжимал ошейник, чтобы поддержать голову, а другой ухватился за шерсть. С грехом пополам они добрались до незаасфальтированной дороги и прошли еще несколько шагов, но здесь тело рухнуло на землю, у Пюка не хватило сил его удержать.

— Он ничего не почувствовал, ничего, — сказал Пюк, словно успокаивая себя.

— Бросим тут мотоцикл, я понесу Медора, — сказал Тома.

Приближаясь к дому, они услышали музыку, на небо они не смотрели, но все же впоследствии, когда они станут рассказывать об этом, один из них, возможно, вспомнит путь во мраке, аромат эвкалиптов, и фугу Баха, ту, что Тома напевает с утра до вечера, и безлунное небо, усеянное алмазными гво́здиками. По мере приближения к дому их наполняло чувство покоя и надежности.

— Оставим его в гараже, — сказал Тома.

— Да, и сходим за мотоциклом.

Когда они вернулись к мотоциклу, Тома спросил Пюка, не хочет ли мальчик прогуляться до Мулен-де-Майя.

— Не сегодня, — сказал тот. — Пойдем поглядим, не сдвинулся ли Медор, а завтра похороним его.

Он показал на одинокий эвкалипт у края утрамбованной площадки.

— Вот тут будет очень хорошо, близко к винограднику, тут всегда тень, и из дома видно. Эльзе понравится.

Они вошли в освещенное пространство перед домом. Жанна и Эльза тихо переговаривались, музыка наполняла комнату. Пюк попросил бумагу и цветные карандаши. Он устроился за длинным столом, зажег настольную лампу и принялся рисовать. Слышно было, как шуршит его карандаш и шелестит лист бумаги, когда Пюк его поворачивает. Он полностью ушел в работу, рисовал быстро, не раздумывая, казалось, торопился, словно рука не поспевала за мысленной картиной, которую он хотел запечатлеть.

— Вот, — сказал он.

Рисунок был яркий: оранжевый дом, зеленое дерево, голубая дорога, а на первом плане — рыже-бурая собака с огромными, как серебристые лунарии, глазами. На дороге — красная машина.

— Это она его переехала, — сказал Пюк.

Неба не было. Пюк подписал рисунок и спросил у Эльзы, какое сегодня число. Она сказала, что седьмое сентября.

— Ты очень красиво нарисовал.

Гордый, он показал рисунок Жанне. Пообещал, что нарисует еще, специально для нее, завтра. Но так и не сделал этого. Он позвал Тома. Тома не было.

— Поехал гулять и смотреть на девушек, — сказал Пюк.

Он потребовал, чтобы Жанна заперла гараж.

— Понимаешь, тут есть лисы, мне сказал Человек с виноградника, он видел норы.

Рисунок он приколол кнопками к стене против своей кровати.

II

В течение двух-трех дней Пюк украшал могилу Медора. Набирал среди утесов и в заливчиках белые камешки и ракушки, чтобы выложить имя собаки. Водрузил четыре сосновые шишки по углам могилы и потребовал дерево. Тома помог ему пересадить пинию, доходившую Пюку до колен. Мальчик нарвал полевых цветов — дикие гвоздики с пятью лепестками, песчаные лилии, душистый горошек, который рос возле тропинок, сбегавших к морю, и в ложбине.

— Это напоминает мне рисунки мелом, которые хиппи делают на мосту Искусств, — сказала Жанна.

Пюк этих рисунков не знал. Увидев мертвую собаку, он сказал: «Она больше ничего не чувствует», но теперь, когда Медор был зарыт глубоко в землю, мальчик вел себя так, словно тот видел и понимал все происходящее. Пюк подозвал Тома:

— Скажи, его голова здесь?

Тома воткнул вешки — тут морда, тут лапы, туловище, хвост, и мальчик, набрав еще камешков и ракушек, выложил контур пса. Камень, в котором мерцали частички слюды, стал носом, выпуклая белая раковина — глазом, сосновые иглы изображали длинную шерсть, местами вздыбленную, местами лежавшую гладко.

Несколько раз в день могила меняла облик, расширялась. Мальчик сре́зал побеги бамбука и сделал из них оградку, но очень скоро могила вышла за ее пределы; в углах он посадил расходящиеся звездой ветки цветущей круглый год садовой мимозы, принес миску и кружку для поливки, воткнул в землю сорванные цветы; когда они завяли, заменил их новыми. Он притащил из своей комнаты змеиную кожу, которую хранил, как величайшее сокровище, сложил ее клубком, вытянул вверх голову ужа и положил ее на камень, мерцавший слюдой.

— Помнишь, — сказал он, — в прошлом году Медор лаял у стены, где жил уж, и очень уставал от этого, потому что он уже тогда был старый-престарый.

Да, Эльза помнила.

Он поймал несколько ящериц-гекконов, осторожно, чтобы не оборвать хвосты, сунул их в банку с плотно закрученной крышкой и поставил на холмик.

— Я не хочу их убивать, — сказал он, — но Медор так любил ловить гекконов.

Тома посоветовал ему менять ящериц два раза в день. Пюк согласился и стал внимательно осматривать стены. Держа наготове сачок для бабочек и не расставаясь с металлической коробкой, он терпеливо поджидал, когда появится геккон.

Он вырыл ямки, точнее, неглубокие траншеи на уровне передних лап Медора и высыпал туда дюжину кузнечиков. Он и тут шел навстречу вкусам Медора — тот всегда забавлялся, придавливая лапой кузнечиков, прыгавших вокруг него.

Медор любил лежать в лаванде, словно ему нравился ее запах. Пюк жестом крестьянина, сеющего зерно, разбрасывал вокруг