Три богатыря топтались на пороге. Хотя вернее было бы сказать –  три горы грязи. С вошедших капало. А еще от них ощутимо несло болотом и чем-то еще, чему подбирать название вовсе не хотелось. А поверх болотной жижи каждый был покрыт еще и слоем белых перьев и пуха.

– Задание выполнено! –  бодро отчиталась самая мелкая из грязных гор голосом царевны Алевтины Игнатьевны.

– Никак с гусями-лебедями не поладили? –  Савелий приподнял брови.

– Гуси-лебеди –  славные птички, –  сообщила царевна. –  А вот это мелкое чудище надо было им и оставить!

С похищенным мальцом, как оказалось, ошибочка вышла. В селе у того болота поговаривали, что будто бы если съесть печень гуся-лебедя, начнешь понимать язык зверей и птиц. Вот малец –  лет семи, не больше –  и задумал изловить себе птичку. На потроха, значит.

Как уж он там собирался побеждать птичку больше себя едва не втрое –  никому не ведомо. А пуще того –  как тот малец исхитрился не только от родителей удрать, но и впрямь найти, где гуси-лебеди ночевать приладились, да еще и подкрасться к ним незаметно.

Но вожак обиделся. А пуще того –  оторопел. Всякий бы оторопел, если б у него, мирно спящего, внезапно попытались выгрызть печень! Пацаненок отчего-то решил, что убивать птичку предварительно необязательно. Так потом и объяснял –  я ж, мол, ничего плохого, только печень пообгрызть самую малость… где она в точности находится, юный герой не знал, но вгрызался старательно.

Вот только гусю почему-то своя печень и самому дорога оказалась. Жадный попался, не иначе.

Словом, осерчал вожак и унес мальца на островок посреди озера, где тот и сидел, дожидаясь помощи. Пришлось за ним еще и вплавь отправляться, поскольку гусь возвращать святотатца наотрез отказался.

– Шли бы вы в баню, –  вздохнул Михайла. –  А потом здесь сами вымоете.

*

– Отсядь от меня подальше, –  прошипела Алька оказавшемуся за столом рядом с ней Акмалю. –  Все равно от тебя болотом несет!

– Увы! –  печально вздохнул тот. –  Свет моих очей тоже благоухает сейчас не розами…

Савелий лишь глаза закатил –  вечно, мол, этот балаган! А Михайла только глянул тяжело исподлобья, да все и замолкли. Как обычно.

– …Вот такие дела, стало быть.

– А чего тут думать? –  Алька резко посерьезнела. –  Коли я здесь под защитой останусь, отряд ослаблю –  стало быть, поступлю супротив своих же людей. Селяне из приграничных деревень без заступников останутся. Какая ж я тогда царица буду, коли свой народ без защиты оставлю? Вот и выходит, вместе всем ехать надо. И не потому даже, что мне так хочется, а потому что долг это мой. Как наследницы и будущей царицы.

Богатыри запереглядывались. Царевна рассуждала так неожиданно по-взрослому, что и возразить-то казалось нечего. И впрямь –  просто все…

– Я против, –  негромко возразил Анжей.

Он сидел на другом конце стола, и Алька бросила на него быстрый взгляд. Не хочет, чтобы она рядом была? Или напротив, о ней беспокоится?

– А это не тебе решать! –  фыркнула она запальчиво.

И даже удержалась и не стала показывать язык. Нельзя же вот так сразу-то, тут только-только все в ее серьезность поверили. Вроде бы.

Анжей лишь зубы стиснул.

– Стало быть, будем в поход собираться, –  подытожил Михайла. –  Всем отрядом.

*

Правительница Наина Гавриловна стояла, прислонив лоб к оконной слюде.

Месяц и две седмицы нет вестей от колдуна, отправленного в разведку в чужие земли. Она сама велела Ратмиру снять медальон с осколком зеркальца, да и вовсе ни к каким зеркалам в Тридесятом королевстве не подходить. Не зря слухи ходят, будто то ли сам король Демар, то ли кто-то из его рабов – маг без диплома, не дававший клятвы. Опасный враг.

Да, впрочем, Ратмир и сам, без ее запрета, не стал бы на земле чужого мага неизвестной силы связными зеркалами пользоваться. Чай, сам ученый. Поученее ее.

Только отчего же нет его так долго? Должен был вернуться еще несколько седмиц назад. Должен был. Неужто предал, остался в Тридесятом?

Нет, быть не может. Не он.

Плеснули за окном крылья, встрепенулась Наина –  и тотчас снова поникла. Голубь. Просто голубь.

Отправить именно Ратмира в Тридесятое было лучшим решением. Колдуна с его темными волосами от местного жителя и не отличить –  ничем небось подозрений не вызовет. А чего человеку не скажут –  то птица подслушает, выведает, высмотрит.

Это было мудрое решение. Отчего же теперь беспокойно так?

Где же ты, сокол мой ясный? 

Знаю, что не мой и никогда моим не будешь. И не был. Сама видала в зеркале, как провожала тебя сестрица, как подхватил ты ее на руки, как глаза в глаза гляделись… дальше не смогла смотреть, закрыла зеркальце. Сил не было. 

Да только разве это важно все? Я давно приняла, поняла все. И не надо мне ничего от тебя. Хочешь, благословлю вас? Царем будешь.

Пустое все это, неважное нынче. Ты только вернись, мой сокол. Вернись, заклинаю. 

Живым.

Я так зла была на тебя, а нынче и не вспомнить, за что злилась. Все пустое. Знаю только, что не будет мне жизни и света, коли я сама на смерть тебя отправила. 

Я должна была. Я правительница. Я за все и за всех в ответе. И неважно, о чем сердце глупое шепчет. Нельзя ведь мне сердце слушать. 

Ты покоен будь –  ни словом, ни взглядом не покажу тебе ничего. Уйду вовсе, исчезну, пусть только сестрица вырастет. Ничего мне от тебя не нужно.

Только вернись.

Заклинаю, мой сокол…

*

…Послышалось? Снова голубь?

Наина резко рванула створку оконной рамы, и миг спустя на пол в ее светелке почти упал сокол с черными крыльями.

Еще мгновение –  и встал колдун человеком. Пошатнулся, тяжело оперся на подоконник.

Качнувшись к нему, Наина тотчас подавила неуместный порыв.

– Жив… –  слово все-таки вырвалось против воли, вместившись в один облегченный выдох. Почернел, осунулся, едва на ногах стоит. Но –  жив. Жив… вот только… –  Что?! Не молчи, богатырь!

– Беда, государыня…