вы не уйдете, это будет означать, что молебен не сможет продолжаться… Если вы здесь останетесь, мы просто будем играть на руку государству… Если вы сейчас же не покинете церковь, то последствия неизбежны». Он жестом указал активистам на дверь.

Молебен, таким образом, внезапно закончился. Активисты вышли во двор перед церковью. Они выглядели одновременно взбешенными и напуганными. Их выдворили из их прибежища, и они не имели ни малейшего представления о том, что их ожидает снаружи. Сразу же после этого двести активистов подписали обращение с протестом. Многие все равно пришли на следующий молебен, но символически не открывали рты. Диссидентская организация в Восточном Берлине, периодически издававшая бюллетень, на который власти смотрели сквозь пальцы, напечатала статью под заголовком «Молебен за мир в Лейпциге задушен». Активисты жаловались на то, что руководство церкви Святого Николая, де-факто обладавшее определенным иммунитетом от преследования государства, должно с готовностью давать укрытие изгоям, а не прогонять их.

После этого печального события осенью 1988 года трудно было предположить, что у активистов церкви Святого Николая есть какое-либо будущее. Тем не менее со временем их изгнание подтвердило поговорку о том, что нет худа без добра. Как позже заметил Швабе: «Это лучшее, что могло с нами случиться. Сегодня я благодарен церкви за это». Поскольку Фюрер сказал активистам выплеснуть свой гнев за пределами церкви, они этим и занялись. Лишившись пространства, они решили продолжить собираться в том же месте, но снаружи, каждый вечер понедельника – несмотря на присутствие тайной полиции и нехватку крыши над головой. «Нас вынудили раскрыться», – вспоминал Швабе. В результате выхода на улицу, как осознал Швабе, возник новый «симбиоз между ключевыми людьми из церкви и ключевыми людьми вне церкви». В конце 1988 и в 1989 году «это превратилось в нечто замечательное: люди проявляли интерес!». Во многом, как он понял, это объяснялось примерами Горбачева и «Солидарности» за рубежом. Затем их ряды сильно расширились из-за эмиграционного кризиса 1989 года. Швабе пришел к выводу, что «самая главная причина», по которой он и его друзья получили мощную поддержку осенью 1989 года, заключалась в «массовой эмиграции и тех поездах из посольств, запрыгнуть в которые пытались тысячи людей», а также беспорядках в соседнем Дрездене. Эти события оказались настолько травматичны, что вынудили многих жителей ГДР проявить политическую активность, часто впервые. Активисты, осмелившиеся после изгнания выступать у церкви Святого Николая в конце 1988 и начале 1989 годов, не устрашившись преследований со стороны Штази и не сдавшись, начали подавать пример гражданского участия в тот самый момент, когда в обществе крайне не хватало таких возможностей[15].

Усеченные мирные молебны продолжались внутри церкви каждый понедельник, но главные события теперь происходили снаружи. Те представители общественности, которые не решались входить в церковь, поскольку религиозная деятельность в ГДР не поощрялась, могли спокойно находиться на улице и слушать все, что там происходило. Так, Хаттенхауэр и ее подруга Гезина Ольтманс стояли на куче стройматериалов у церкви Святого Николая и, как со сцены, обращались с нее к толпе с радикальными призывами к переменам. Со временем такие уличные мероприятия неизбежно стали мобильными и начали включать короткие марши протеста небольших групп по примыкающим к церкви улицам.

Посещаемость мероприятия росла с каждой неделей. Его предсказуемость в сочетании с новой, уличной площадкой означала, что заинтересованные люди могли оказаться в нужное время в нужном месте, но при этом делать вид, будто они обычные горожане, которые собираются пройтись по близлежащим магазинам в центре города. Вот как пастор Михаэль Турек объяснял это Майку Лири – американскому журналисту, находившемуся в тот момент в Лейпциге: «Регулярность этих служб и тот факт, что можно было прийти туда каждый понедельник в 5 часов вечера, найти единомышленников и подпитаться их энергией» помогли добиться резкого увеличения числа участников этого нового, уличного форума. Правящий режим тоже осознавал эти тенденции и давил на руководство церкви, требуя изменить время и место мероприятия, но безуспешно.

Исключение активистов из церкви имело еще один благоприятный аспект: оно сильно сблизило Фюрера с активистами. Он стремился к компромиссу, который позволил бы диссидентам при желании вернуться в церковь. Фюреру было не по себе от деятельности активистов в том числе потому, что они привлекали внимание СМИ, которое, как он всегда опасался, не сулило ничего хорошего. Он говорил: «Как долго Хонеккер будет слушать такие репортажи, прежде чем отправит танки, чтобы сровнять нашу церковь с землей?» Итак, Фюрер давно противился тому, чтобы западные журналисты, будь то немецкие или иностранные, рассказывали о том, что происходит внутри самой церкви Святого Николая. Но теперь, когда активисты собирались снаружи, он едва ли мог повлиять на освещение их действий. Фюрера также глубоко разочаровал продолжавшийся конфликт внутри церковной общины, которой он посвятил всю свою жизнь. Благодаря помощи католического священника, который взял на себя роль посредника, Фюрер договорился с лидерами диссидентов о том, чтобы активисты смогли снова принимать участие в мирных молебнах внутри церкви при условии соблюдения новых правил, требующих наличия определенной религиозной составляющей в их встречах.

Режим, конечно же, не игнорировал эти судьбоносные события внутри и снаружи церкви Святого Николая. Высокопоставленные чиновники города, которые были и старшими партийными функционерами, склоняли Йоханнеса Хемпеля – епископа Евангелическо-лютеранской земельной церкви Саксонии – обуздать активистов и не позволить им вновь возглавить молебны за мир. Хемпель испытывал противоречивые чувства, но сопротивлялся вмешательству. Открытое столкновение казалось все более вероятным, и поскольку партия и государство не могли прекратить протесты у церкви вербально, им пришлось искать для этого другой способ.

К концу весны 1989 года диссиденты церкви Святого Николая вновь организовывали мирные молебны в самой церкви, одновременно координируя мероприятия снаружи. В том году первое мая (День труда во многих странах мира и чрезвычайно важный праздник в коммунистических странах) выпало на понедельник. После мирного молебна примерно сто человек провели небольшой неофициальный первомайский марш. Западногерманскому телеканалу удалось заснять его и выдать в эфир.

Разъяренные тем, что диссиденты узурпировали столь значимый праздник, восточногерманские чиновники с новой силой стали давить на церковное руководство, чтобы это прекратить. Попытки мэра Лейпцига совсем остановить молебны не увенчались успехом, хотя одного изменения партийцы все-таки добились. Они утверждали, что формулировка «молебны о мире» оскорбительна. Поскольку ГДР позиционировалась как мирная часть Германии (в противовес прежнему нацизму и тогдашнему «фашизму» западных немцев), такое название было объявлено неприемлемым. Почему жители мирной страны должны молиться о мире? Церковь уступила в этом мелком вопросе и переименовала службы в «понедельничные молебны». Неожиданно собственное требование