Шрифт:
Закладка:
Да и как не болеть было рабочему и крестьянскому люду старого Урала, если даже в прозвищах нашло отражение убогое, а местами невозможно голодное питание: пика́ны (дикое растение — борщевик), конечно, при разнообразном столе неплохо восполняет недостаток в витаминах, но если кого-то прозвали пика́нниками (окрестные села города Кунгура, село Старый Белокатай в Башкирии), то, надо думать, не за изощренный гастрономический вкус, а за то, что летом, в самое голодное время, початки пиканов становились основной их пищей.
А сколько сел на Урале получили прозвание лапото́ны (например, села Куяш, Урукуль, Кожакуль и Темряс в Зауральской Башкирии), ла́потники — потому что иной обуви, кроме лаптей, здесь не знали! Если услышите старое прозвище шматы́, то знайте, что так звали некогда бакальских горняков за их обычную «обувку» — шматы, то есть истоптанные лапти.
И уж куда красноречивее — гужее́ды! Да, было и такое — крестьяне ряда сел Аргаяшского района Челябинской области в один голодный год якобы сварили и съели все ремни, даже гужи от хомутов! Не потому же ли в Златоусте некогда звали бесшлейными возчиков из Башкирии, приезжавших на своих конях, но без сбруи? Может быть, эти были настолько бедны, что у них вообще шлей никогда не бывало?
НЯНЯ
Услышав чей-то рассказ о своей жизни, всегда пользуюсь случаем записать его. У меня скопилось много таких записей. Вот одна из них.
В 1937 году мне пришлось разбирать и обрабатывать старые газеты Урала. В одной из них, — в «Советской правде» за 1924 год — на глаза попалась небольшая заметка о том, что в Челябинске живет 69-летняя старушка Мария Ильинична Патрикеева, служившая в семье Ульяновых няней, когда Владимиру Ильичу было два-три года.
Через тринадцать лет мудрено было застать в живых старушку, а все-таки я решил начать поиски: кто знает, может, еще жива? Газета писала, что Мария Ильинична живет в Привокзальном районе, значит, там и искать надо. Обошел я ряд улиц и домов, расспрашивал чуть не каждого, кто казался мне возможным современником Патрикеевой, и, наконец, напал на след…
Он привел меня в небольшой домик, где жила рабочая семья.
— Да, здесь такая живет, только ее дома-то нет.
— Как она себя чувствует?
— Да ничего, старуха крепкая, хотя годы уж большие, приходите попозже, сами увидите.
Когда пришел попозже, старушка была уже дома. И я был так счастлив: встретить человека, который жил в семье Ульяновых… Мария Ильинична отвечала охотно на все мои вопросы. Вот как я записал тогда ее рассказ.
— Я уроженка села Та́мышева, Саранского уезда, Симбирской губернии. Родилась в пятьдесят пятом году. С малолетства ходила работать по людям… Отдали меня к одной бабе в Симбирск. У нее был ребенок. Раз я полезла с ребенком на сеновал и упала. Баба меня прогнала.
Потом уж я попала к Ульяновым. В то время нянькой у них была старуха. Меня взяли на мелкие работы. Куда пошлют, ходила…
Отец мой у Ульяновых работал. Дрова им возил, воду, там еще что. Илья-то Николаич да мой отец все тезкой друг друга звали: мой-то тоже Илья был. Отец перевозил Ульяновых из Ямской улицы в их собственный дом на окраине города — тогда-то была окраина.
Ульянов был директор. Каждый день куда-то ходил, ездил. Он первый стал грамоту учить — а, бе, ве, а до того учили — аз, буки, веди. Раз Илья Николаич сложил из кубиков какое-то слово, а я не могла прочитать. Он славный был, шутник. На гитаре играл.
Жена его, Марья Александровна, тоже хорошая была, детей любила. А в то время у Ульяновых было их пятеро: Ольга, Александр, Анна, Дмитрий, Володя. Марьи-то Ильинишны тогда не было, она позже родилась.
Когда я была с детьми, сказки им сказывала — свои и которые выучила в доме у Ульяновых. Вот и теперь еще помню одну песенку:
Маленькие детки вздумали кататься
И втроем на ослика взобраться.
Володя сидел, правил, играл во рожок, —
Скоро ослик их доставил на лужок.
А то вот еще:
Иван Григорьич Сопляков
Летал выше облаков,
Просил денег у богов
На починку сапогов.
Они, маленькие-то, любили меня слушать. А Володя — мальчик такой понятливый, игрун был. Все со мной играл, со старухой нянькой мало играл — она старая была. Любил спрашивать: какие деревья, какие птички, кто идет, куда идет… Любил болотники, лужи после дождя. Кидал в них камешками. На Свиягу с ним ходили. К палочке привяжу нитку, а на нее камешек — «рыбку удил»… Трех лет был, как я от них ушла.
Уйдя от Ульяновых, Мария Ильинична потеряла их из виду, особенно после того, как вышла замуж и жила в разных городах: в Кургане, Ново-Николаевске, в Челябинске. В первый раз вновь услыхала об Ульяновых в Ново-Николаевске, когда там строилась Сибирская дорога. Знакомая женщина, тоже из Симбирска, как-то сказала Марье Ильиничне, что одного из Ульяновых сослали в Сибирь, «он против царя работал».
Больше я с Марией Ильиничной не встретился. Для желающих выяснить дальнейшую ее судьбу сообщу, что жила она тогда по улице Степана Разина, дом № 37, в семье рабочего Дерябина. Днем старушка уходила домовничать в семью инженера Тамбовцева.
МОИ ДРУЗЬЯ — СКАЗИТЕЛИ
Слово «сказитель» в XIX столетии было встречено собирателями народного устнопоэтического творчества в Архангельской губернии. Было ли это слово знакомо на Урале, не знаю. От своей матушки я слыхал другой термин — «насказитель», то есть человек, складно говорящий, хороший рассказчик сказок, побасенок и анекдотов, а при случае и песни мог спеть, хотя это не было главным признаком «насказительства». В фольклористике сейчас принято называть сказителями вообще носителей устнопоэтического творчества, будут ли они прозаиками или песенниками.
Записи фольклора мне пришлось вести от нескольких сотен человек, причем иные знали не больше пяти-десяти произведений, но встречались такие, репертуар коих доходил до сотни и больше. Так, например, моя жена Ларисса Николаевна знает свыше двухсот фольклорных текстов, а ее две покойные сестры знали по два, по три — не больше.
Мной опубликовано шесть сборников фольклора, записанного на Урале. Записывал я во многих местах нашего края: где-то не больше десятка текстов, а где и сотни их. Наиболее урожайными местами были Нижний Тагил, Свердловск, Челябинск, Каменск-Уральский, Златоуст, Шадринск, куда за время советских пятилеток наехало много деревенского люда. Так, записанное в городах по преимуществу было крестьянским творчеством.
Многих и многих
