и это было заметно по ее сандалиям и яркой плетеной сумке через плечо, по испанским фразам, которыми была пересыпана ее речь, и по невысказанному тону, что-то глубоко печальное и слегка нетерпеливое. «Я слишком много видела», – говорила она, когда у нее поднималось настроение.

Когда она два года назад подавала заявление на преподавание в Гватемале, в разделе «Опыт» она написала: «Нет». Но это больше никогда не будет применяться. У Дианы было много впечатлений в Гватемале, целый поток, едва ли не больше, чем она могла вынести. Теперь она иногда переживала весь поток своих переживаний.

Диану посетили сны о Гватемале, сны, которые она назвала кетцалес – райские птицы. «Прошлой ночью у меня был страшный кетцаль», – могла бы сказать она. – Я бежала по крутой тропинке, когда самолет сбросил бомбу, и мост рухнул передо мной». Кетцали могли быть мягкими и милыми, но чаще всего это были птицы ада, призывающие солдат на рыночной площади, остроклювые предвестники резни.

Сначала она работала в монастырской школе на западном нагорье, недалеко от города майя под названием Чичикастенанго. Жизнь там была сосредоточена в базарные дни, когда люди с окрестных гор взваливали товары себе на спины, чтобы продать на переполненных прилавках в городе. По ее словам, большинство белых деревянных гробов на рынке были детского размера, поскольку более половины смертей в Гватемале приходилось на детей в возрасте до четырех лет. У многих детей постарше, с которыми она подружилась в городе, были раздутые животы и рыжеватые волосы от недоедания.

Диана обучала молодежь и пожилых людей, крестьян и ткачей, а также работала над тем, чтобы приобщиться к жизни Чичи. Она играла на флейте, когда люди собирались со своими свистками, колокольчиками и барабанами, чтобы исполнить старую музыку, и она присоединялась к ним, когда нужно было вырыть траншею или восстановить забор. Но в основном она преподавала и играла с детьми. У меня есть фотография тех дней, на которой она сидит боком на глинобитной стене над пыльной улицей, с ребенком на коленях и толпой ребятишек, сгрудившихся вокруг нее со всех сторон, некоторые плывут в толпу, в то время как другие кружат по орбите, направляясь к окраине. Все это представляет собой анимированную, головокружительную демонстрацию цвета и движения, в центре которой по-прежнему Диана с сияющими глазами.

Здесь есть чем восхищаться, писала она домой. Красота, конечно, и великодушие людей, их гениальное умение выживать – у меня есть сосед, чей дом держится на газетах, бутылках и бечевках, выброшенных туристами. В основном это способность жить без грубого желания владеть или контролировать. Она также писала о том, как соотносила свои скромные усилия с масштабами большого мира: «Я научила мать Хоакина немного читать по-испански за три месяца, но 70 процентов людей здесь неграмотны – 87 процентов майя, почти 100 процентов сельских индейских женщин не умеют читать, но не, большое вам спасибо, мать Хоакина».

Индейцы, которых знала Диана, обрабатывали участки земли размером с труп, чтобы получить достаточно кукурузы, чтобы выжить, в то время как горстка семей владела гигантскими поместьем, поглотившими самые богатые земли. «Здесь достаточно очевидно, – заключила она, – что, несмотря на все наши разговоры, проблема не в бедных, а в богатых, не в бедности, а в богатстве. Проблема в нас самих».

Жилище Дианы было маленьким, с земляным полом и маленькой пристройкой. Она читала при свечах, носила воду из колодца, питалась кукурузой и кофе. Она гуляла по захватывающим дух горным тропам в любое время суток, чтобы навестить студентов и их семьи. «Эта земля изменила для меня представление о красоте, – написала она. – Я вижу больше зеленого и синего, более глубокие коричневые и красные тона. Я так счастлива здесь». Когда отец прислал ей чек на покупку лошади для путешествий, она вернула его, попросив отправить ее в монастырскую школу. «Книги нужны им больше, чем мне лошадь, – писала она. Я не лучше любого другого человека и не хочу жить лучше».

– Ты разоришь меня, – упрекнул он ее.

– Никто не беднеет от того, что дает, – сказала она. Это напоминает тебе, что ты человек.

– Не волнуйся, я не забуду.

Ее отец отправил немного денег в школу и записку Диане: «Я сделал, как ты просила, – написал он. – Но когда вы говорите, что вы не лучше любого другого человека, остерегайтесь, чтобы это не превратилось в собственную позицию превосходства, а вы не стали новым видом сливок общества».

Диана, конечно, знала, что мир полон бедных людей и что богатые повсюду составляют ничтожное меньшинство, но в Гватемале она обнаружила, как глубоко бедные презирают богатых, несмотря на их вежливость и почтение. Для нее это было полным откровением. Тогда она стала социалисткой и перед отъездом из Гватемалы тайно встречалась с членами организованного партизанского движения в городе Гватемала. Она договорилась о косвенной отправке им припасов и денег и каждые три месяца в течение следующих нескольких лет совершала назначенный заход.

Диана принесла в Детское сообщество книги – детские рассказы на испанском и книги для чтения из Филадельфии. Когда на первом месяце она прочитала Дарлин рассказ с картинками с чернокожими персонажами, и Дарлин, слегка затаив дыхание, заметила, что не знала, что существуют книги с чернокожими персонажами, Диана начала крестовый поход. Она покупала все книги, которые могла найти, с чернокожими персонажами – это было время возрождения в издательстве детских книг афроамериканских авторов – и открыла в школе собственное книгоиздательское отделение.

Мы купили детям печатную машинку для начальной школы с крупным шрифтом, и Диана печатала на ней рассказы, которые они ей диктовали, которые они могли иллюстрировать сами, или истории, которые она сочиняла о школьной жизни с фотографиями детей и их приключениями. Она написала целую серию о Джинглзе, нашем кролике, которая выходила ежемесячно в течение года. Она вырезала картинки из газет и журналов и сочиняла по ним рассказы. Ее любимым был National Geographic, по ее словам, отличные фотографии детей и мам, но в основном бессмысленный текст. Она использовала фотографии, чтобы создать тайны и мифы.

У нас была этика самопожертвования и анархии, и любые противоречия этой этике в значительной степени игнорировались. Детское сообщество оплачивало проживание и питание для всего основного персонала, а наша зарплата составляла двадцать долларов в неделю. Конечно, мы могли себе это позволить. Мы говорили, что все дети драгоценны и врожденно хороши, и когда некоторые родители сваливали на нас действительно трудных детей с тяжелыми проблемами, мы склонны были замалчивать все это и рассматривать как проверку нашей целеустремленности.