Дунайские княжества, Молдавия и Валахия, были автономными в составе Османской империи, но и Россия по Адрианопольскому договору являлась их покровительницей. Оба княжества были совершенно отсталыми, буржуазия и интеллигенция – зачаточными. Но и там как раз к нужному времени, к 1848 г., изготовилась либеральная оппозиция. Ее взращивала Франция, и кроме обычного набора «свобод» среди здешней «общественности» культивировался искусственный национализм. Это был масонский проект, названия «валахи» и «молдаване» заменялись новым гордым термином «румыны» (римляне!). Разрабатывался «румынский язык», традиционную кириллицу заменяли латиницей. Направленность была вполне определенной – избавиться от влияния России и слить два княжества в единую Румынию, ориентированную на Запад.

В Яссах, столице Молдавии, собралась тысяча оппозиционеров, предъявили конституционные требования господарю Михаилу Стурдзе. Он приказал арестовать смутьянов, но они разбежались по селам и взбунтовали крестьян. В Валахии либералы учли опыт соседей, начали с крестьян. Двинулись с ними на Бухарест, солдаты стали переходить на их сторону. Поэтому господарь Георгий Бибеску конституцию подписал, но тут же сбежал. Власть захватило временное правительство. Оно очень боялось русских, защиту видело в турках, мечтало поссорить их с Россией. Для этого султану отправило огромную дань, долги за много лет – однако пришлось ограбить собственный народ, вызвав общее возмущение.

А в Пруссии при объявлении амнистии вышли на свободу польские заговорщики во главе с Мерославским. Местные революционеры им сочувствовали, подхватили лозунг, что «свободная Польша» станет для них щитом против России. Мерославскому дали оружие из прусских арсеналов. К нему потекли эмигранты из Франции и Англии, деньгами на дорогу их снабжали французы, а прусские революционные власти бесплатно перевозили по железным дорогам, устраивали торжественные встречи. В военных лагерях около Познани собралось 7 тыс. человек. Они вели себя агрессивно, грабили немцев. Но король и правительство боялись ссориться с революционной «общественностью», запрещали войскам трогать поляков.

Николай I воспринял пожар революций как вызов существующему мировому порядку – и опасность для России. Нет, он не собирался усмирять западных смутьянов, пока это будет их внутренними делами. Гвардейцев заверил: он «дает слово, что за этих бездельников французов не будет пролито ни капли русской крови» [29]. Но не собирался и мириться с угрозами для нашей страны, ее интересов – по Европе уже разгорались войны, революционеры пытались распространять «свободы» штыками. Государь повелел армии выдвигаться к западным границам.

И одно лишь это, еще без выстрелов, помогло одержать важную победу. Перепугались прусские либералы. Осознали, что буйные поляки Мерославского обязательно заденут русских – и навлекут беду на Пруссию, вооружившую и приютившую их. Король все же направил на поляков войска. В боях полегло две сотни человек, но отряды разоружили. 1500 человек и сам Мерославский попали в тюрьму. Однако Франция даже заявила официальный дипломатический протест – и польского лидера отпустили. Откуда видно: революция распространялась по Европе совсем не стихийным образом. И все же гнойник у российских границ был ликвидирован.

Да и прусскому королю разгром поляков помог осознать свою силу, преодолеть трусость. А большинство его подданных на себе почувствовали, что жить в мятежах и манифестациях, под дудку распоясавшейся черни, совсем не уютно. 14 тыс. берлинцев собрали подписи, чтобы король ввел войска в столицу, и он начал брать ситуацию под контроль, разоружать революционные дружины. Николай I спас и Данию. Сепаратисты Шлезвига и Гольштейна с контингентами других германских государств одолевали ее. Но как только их армия приближалась к Копенгагену, у датских берегов трижды выразительно появлялась эскадра нашего Балтийского флота, и немцы тут же скисали, соглашались заключить перемирие и сесть за стол переговоров.

Россию обеспокоила и смута у южных границ, в Молдавии и Валахии. Но государь предложил султану совместные действия – не хотел вмешиваться односторонне, чтобы не портить отношения с Турцией, да и с населением Дунайских княжеств, видевшем в русских друзей. Абдул-Меджид под влиянием британского посла Каннинга усмирять либеральных мятежников не спешил. Однако Николай I все же убедил его, что может посыпаться вся его империя. В Валахию двинулся корпус Фауда-паши, за день разогнал местные отряды и занял Бухарест. Турки вели себя непривычно мягко. Лидеров мятежа, 91 человека, просто выслали из страны. Но и царь вел себя мудро, направив в княжества корпус генерала Лидерса. Как только он вступил в Молдавию, бунтующие крестьяне притихли без всякого усмирения. А в Валахию русские вошли, когда турки уже навели там порядок.

Для защиты собственной страны от революционной заразы Николай I ввел в приграничных губерниях особое положение – мятежи и подрывные акции требовал пресекать жестко, виновных предавать военно-полевым судам. Но и во внутренних областях ужесточалась цензура, закрывались издания с оппозиционным душком. В европейских революциях особенно активно использовались студенты, и царь запретил посылать молодежь учиться за границу. В российские учебные заведения распорядился отбирать студентов «строгой нравственности». Ввел для студентов и старших классов гимназий новый предмет, военную подготовку.

Усиливался и полицейский надзор. То, на что год назад не обратили бы внимания, влекло наказания. За «вольнодумство» в печати чиновник военного министерства Салтыков-Щедрин был переведен в гражданское ведомство в Вятку (но с повышением). Были арестованы сотрудники министерства внутренних дел, славянофилы Самарин и Аксаков – по сути, они распространяли те же либеральные идеи, но со «славянским» уклоном, возбуждая вражду к «немцам». Император и шеф III Отделения Орлов беседовали с ними лично, пропесочили за разжигание национальной розни, перевели по службе в провинцию.

А среди столичных студентов и интеллигенции обнаружили несколько тайных организаций. Кружку Введенского, куда входил молодой Чернышевский, удалось «отмазаться» через высокопоставленных знакомых. Другой кружок, Буташевича-Петрашевского, разгорячившись, строил планы поднимать на революцию народ. Крестьян настраивать против помещиков, чиновников – против начальства, при этом «подрывать и разрушать всякие религиозные чувства». Обсуждали, как лучше взбунтовать людей на Кавказе, в Сибири, Прибалтике, Польше, Малороссии. Дальше разговоров дело не дошло, но попало под статьи очень суровые.

Арестовали 40 человек, из них 24 попали под военный суд, и 21 (в том числе начинающий писатель Достоевский) были приговорены к смертной казни. Правда, заведомо для острастки. Сам же суд одновременно с приговором ходатайствовал о его смягчении. Царь действительно всех помиловал, Петрашевский получил пожизненную каторгу, трое – по 2–4 года каторги, остальные – ссылки или сдачу в солдаты. Однако увлекшихся «ниспровергателей» все-таки пуганули как следует. Привели на расстрел, надели смертные рубахи, позволили исповедоваться. Троих привязали к столбам, и лишь тогда объявили о помиловании. Жестоко? А может, это и был действенный способ вразумить обнаглевших молодых людей, занесшихся крушить все святое?

Впрочем, для Запада такое наказание сочли бы шуточным. Там с противниками не