Аммониту повезло, он вырос большой, мозазавр его погрыз, не одобрил вкус, выплюнул и уплыл за более изысканной добычей. А умирающего аммонита и осколки его раковины вынесло волной на побережье, где после тяжёлой операции прогуливались мы со Струмом. От раковины – одни ошмётки, да и щупальца пожёванные. Я предложил усыпить беднягу, чтоб не мучился. Но Струм у нас гуманист. Он шесть часов оперировал аммонита, стоя в воде, отреза́л рваные щупальца, зашивал более-менее целые, собирал из осколков раковину. В ход пошли ракушки других моллюсков, валявшиеся на берегу. Мы их продезинфицировали морской водой, подпилили по размеру, соединили штифтами. Раковина получилась разноцветная, как старинная мозаика, тут синенькое, там красненькое, сбоку перламутр, сверху полосатое в крапинку. Недавно этот аммонит приплывал спасибо сказать: жив-здоров и пользуется невероятным успехом у дам из-за своей шикарной раковины в стиле эклектики. Очень благодарил нас за свою сверхуспешную личную жизнь. Ага, уже морем пахнет. Ещё километра три, и мы на месте. Там большое селение птеранодонов. Они редко болеют – крепкие, закалённые штормами летуны, гоняют с почтой через океан в снегопад, и хоть бы кто чихнул. Интересно, что там приключилось? Бедняга Ник практически умирал, когда пытался рассказать, чем больны птеранодоны.

Глава 11. Чем болеют птеранодоны

Всё ещё 25 декабря

Бэк, конечно, сначала хотел посмотреть море, но Трот сразу потащил его в селение: море не уплывёт, оно сто миллионов лет на месте лежит, а больные могут сами выздороветь, и как тогда их лечить?

Птеранодоны сидели на плоских гранитных уступах, напоминающих ступени гигантской лестницы. Были ли у них собственно дома, или они ночевали в пещерах, или вообще под открытым небом – Бэк сразу не понял, а потом уже стало некогда.

Бэк почему-то решил, что Трот – легкомысленный и ленивый доктор. Оказалось, ничего подобного. Если Эдмон и Анзу полагались в основном на расспрос и внешний осмотр, то Трот больше «слушал» больного. Не зря же у троодонтов есть наружные уши – большая редкость среди динозавров.

– Дышите. Не дышите. Дышите. Не дышите. Глубоко дышите. Вообще никак не дышите никаким местом. – Трот прикладывал ухо к груди и бокам большого пожилого птеранодона – того самого, о котором Струм говорил, что у него возможный инфаркт. Старик дышал с трудом и был очень слаб.

– Теперь стетоскоп. Не люблю фонендоскоп, не тот звук. – Трот достал из аптечки № 1 трубочку и снова выслушал всё, прикладывая её к пациенту. – Вот здесь, в левом переднем грудном мешке, звук не проходит. Теперь перкуссия, то есть простукивание. Побьём пациента! Будет знать, как болеть!

Трот ухмыльнулся и довольно долго постукивал по груди старика клювом, потом сказал Бэку:

– Стучи вот здесь, а я послушаю.

И снова приложил ухо к оперённой груди больного. Бэк добросовестно стучал, но, видимо, как-то не так. Трот морщился, но ничего не говорил.

– Да, – наконец подытожил он. – Притупление в левом верхнем сегменте. Пневмония левого переднего верхнего грудного мешка и никакого инфаркта, как я и сказал Струму. Нижние левые передние грудные мешки и обе пары брюшных мешков нормально проводят звук. Бэк, ты, конечно, знаешь, что у птеранодонов лёгкие состоят из двух пар грудных и двух пар брюшных мешков. От передних грудных мешков ещё отходят дивертикулы, то есть выпячивания для снабжения воздухом передних конечностей. Вот в этих дивертикулах чаще всего и развивается воспалительный процесс – пневмония. Потом она распространяется на весь передний мешок. Ай-ай-ай, господин Прост, вы что, не подумали, что вам нельзя переохлаждаться? Зачем вы ныряли за рыбой? Сейчас не лето.

– Откуда вы знаете? – виновато спросил пациент.

– Дедушка, я же тебе сто раз твердил, не ныряй, вода холодная после урагана! – вмешался молодой птеранодон с ярким гребнем.

– Значит, так: постельный режим, тепло и никаких купаний в ледяной воде и полётов под холодным ветром, – сказал Трот. – Пусть внуки приносят вам рыбу. Вот эти кружочки называются таблетки, это очень современное модное лекарство. Глотайте по пятнадцать таблеток три раза в день, вам по размеру как раз будет. Здесь – жир репена, смешанный с пчелиным мёдом, растирать грудную клетку два раза в день и потом обвязать нагретым мхом. Через два или три дня я приду и проверю. И если вы не будете аккуратно принимать мои лекарства, я приведу с собой птеродактиля, графа Пита!

При этих словах старый птеранодон весь распушился, его внук тоже, из их клювов вырвался возмущённый клёкот.

– Мы побьём его! – воскликнул внук. – Мы заклюём кровного врага!

– Это ещё неизвестно, кто кого побьёт, – возразил Трот, подмигивая Бэку. – Граф Пит, как наследник замка Одинокая Скала и сопредельных земель, владеет тайными силами. Он прикажет – и гранитные уступы, на которых вы сидите, рухнут в море, а волны взметнутся до звёзд. Не обещаю, что все птеранодоны погибнут, но хлопот будет много. Так что пейте лекарство, мажьтесь жиром, соблюдайте режим и так далее.

– Что ли, наш господин Пит и вправду может разрушить скалы? – спросил Бэк, когда они уже шагали к следующему больному на одиннадцатом гранитном уступе.

– Не знаю, он ещё не пробовал, – отмахнулся Трот. – Но что правда, так это то, что здешние края – бывшие угодья графского рода Птеродактилей. Они почти все вымерли, и птеранодоны захватили графские территории. Пит махнул крылом и ни на что не претендует. Но формально всё это его – и скалы, и море. Видишь вон ту острую каменюку в море? Это Одинокая Скала – всё, что осталось от графского замка. Когда-то он стоял в окружении чудесного парка, аллеи пальм и саговников вели к набережной с хрустальными перилами и площадкой для взлёта, покрытой мозаикой из разноцветной яшмы. Море постепенно наступало, откусывая ломти берега. Теперь руины замка со всех сторон окружены водой, и кто там обитает – неведомо. Время от времени море выбрасывает какой-нибудь странный артефакт, вымывая его из разрушенной сокровищницы замка. А вот и одиннадцатый уступ. Мадам, это вы вызывали врача?

– Да-да, доктор, у меня так болит желудок, просто разрывается, – простонала птеранодониха очень среднего возраста. – Доктор, это язва?

– Посмотрим. – И Трот начал слушать живот пациентки ухом и через трубочку, стучать по нему, трогать серповидным когтем.

Птеранодониха терпела, только иногда ойкала.

– Очень странно, – сказал наконец Трот. – Я бы сказал, что вы слишком много проглотили камешков-гастролитов. Но ваши гастролиты на ощупь и по звуку какие-то необычные. Острые углы, дуги, шипы…

Птеранодониха потупилась.

– Да, доктор, от вас ничего не скроешь, – вздохнула она. – Я