Шрифт:
Закладка:
Гордеев откашлялся в кулак.
– В общем, вы похожи.
– Опустим это. Я поинтересовался только одной особой. Как-никак, вы меня для этого и нанимали.
– А какой вы нашли предлог, чтобы говорить с двумя соседями Платонова… о моей жене?
– Я признался, что моя дочь, возможно, ходит к кому-то в этот дом. И мне очень интересно к кому.
– Вы что же, описали именно Еву? Но моей жене двадцать шесть лет. Она с большой натяжкой тянет на вашу дочь.
– Не торопитесь, Петр Петрович. Я сказал, что главная примета моей дочери – короткие рыжие волосы. Толстяк сказал, что такой девушки он как раз и не приметил. Другое выдала старуха. В воскресенье днем, в районе двух-трех часов, она возвращалась из магазина и вошла в подъезд одновременно с красивой девушкой – с короткими рыжими волосами.
– Занятно, и что же дальше?
– Я уже говорил, старуха-соседка живет ровнехонько под Платоновым. Они зашли в лифт одновременно. Старуха говорила, что девушка, похожая на актрису, была разодета, и вся кабина враз пропахла духами. «Мне третий», – сказала старуха, у которой руки были заняты сетками. Девушка нажала на третий. И тут старуха не выдержала: «А вам, конечно, этажом выше? – спросила она. – Ведь господин Платонов живет на четвертом!» Молодая женщина не ответила. Старуха вышла, но решила подождать у своей двери. Лифт поднялся выше, но на каком остановился – непонятно. Возможно, на четвертом, а может быть, и на пятом. Старуха прислушалась. Кажется, она услышала, как открылась дверь и вскоре захлопнулась. Что интересно, толстяк-сосед, уже собиравшийся уйти, но выслушавший старуху до конца, вдруг вспомнил, что действительно не так давно видел красивую даму с коротким рыжим каре, заходившую к Платонову, и добавил, что, видимо, это она и есть. «Вы живете выше? – спросил я. – Раз видели, как она заходила к нему?» – «Да, чуть выше», – ответил он… Думаю, все прояснилось.
– Вы так и не ответили на мой вопрос: вы нарисовали точный портрет моей жены?
– Объясняю, уважаемый Петр Петрович. Если не знать человека лично, по общим приметам похожи многие. В самом конце старуха-соседка посветила меня в тайну, сказав, что красивая молодая женщина – выше ее на голову, а я уточнил, что моя дочь, хоть и рыженькая, с короткой прической, но – крохотуля. Выходит, решили мы втроем, ошибка вышла. Не та оказалась дама. Кажется, толстяк-сосед пошутил, что мне не стоит падать духом: впереди еще долгая работа. Тем более что маленькие рыжие девчонки – чистые бестии. Если бы я был действительно разгневанным отцом, а он – лет на двадцать помоложе, размазал бы шутника по стенке.
– Значит, актер драмы Игорь Платонов.
– Что мне предпринять дальше, уважаемый Петр Петрович? Ухитриться сделать снимки? Это если вы хотите развода, например. Или желаете просто набить драматическому актеру физиономию? Только заметьте, он здоровый, этот Игорь Платонов… Кстати, – Зорин полез в карман плаща, – вот его фото. Купил в кассе драмтеатра.
Он положил перед Гордеевым фотографию молодого повесы. Кажется, этот сюрприз детектив специально приготовил на закуску. Смокинг, бабочка; темные волосы, забранные назад, открывают высокий чистый лоб; брови дугой, карие глаза. Гордеев усмехнулся: да, за таким молодцом женщины явно готовы бегать с утра до вечера. И еще ночью стоять под окнами… Но при чем тут его жена? Этот актер, судя по всему, – нарцисс и бабник, влюбленный в себя до потери пульса, которому абсолютно все равно кого иметь. Не во вкусе Евы этот молодчик в бабочке! Ему, Петру Гордееву, нужно другое и другой человек…
Он потянулся через стол, возвращая снимок Зорину:
– Берите, вам она нужнее.
– Значит, дело не окончено?
– Нет. Сделайте фотографии. Не обязательно в постели. Какие угодно и где угодно. Я хочу увидеть их вместе, господин сыщик.
На следующий день, в обед, Гордеев приехал во Дворец спорта. Все как обычно, когда готовятся к приему поп-звезд: гигантские деревянные настилы кладут на лед, расставляют ряды кресел. От пола веет непривычным для концертного зала холодом.
Обед уже давно кончился, когда Гордеев, расспросив с десяток людей, вошел в кабинет хозяйственника Михаила Степановича Дрякина, которого, как ему объяснили, здесь все называли «дядей Мишей».
– Здравствуйте, дядя Миша, – прямо с порога добродушно выпалил Петр. – Как жизнь?
– А как у тебя жизнь, странник? – Старик был крепкий на вид, седой, опрятный, в вельветовой куртке, как пить дать – подарок сына или дочери. – Ты бы хоть представился вначале. Или слабо?
Дядя Миша сидел на старом кожаном диване – когда-то дорогом, видно, принадлежавшем как минимум директору Дворца спорта, теперь же списанном, но домой не увезенном, а подаренном «дяде Мише».
– Отчего ж слабо-то? Петр Петрович Гордеев.
– Так-то лучше. Садись.
Гордеев сел на стул в углу и огляделся. Кабинет наполнял утиль, старательно разложенный по полкам и углам, развешанный по стенам рачительным хозяином, умевшим найти полезное применение любой, даже самой старой и на первый взгляд ненужной вещи.
– Дело-то какое? – поторопил его дядя Миша.
– Я бы хотел сфотографироваться с женой на льду, – принялся объяснять Гордеев. – Были в гостях у ее подруги, и там она увидела фотографию. Ее подружка сидит в середине вашего ледяного поля в большом плетеном кресле, в беретике, на коньках, – Гордеев язвительно усмехнулся, – хоть сама кататься-то вряд ли умеет. А вид – что надо. Подруга только и сказала, что ее фотографировали именно здесь. Жене и стрельнуло: тоже хочу.
Дядя Миша сокрушенно покачал головой.
– Эка. – Он достал из кармана дешевые сигареты, чиркнул спичной, прикурил. – Небось ведь деловой человек? – и вопросительно кивнул на гостя.
– В общем, да, – ответил Гордеев.
Сморщившись от дыма, старик вновь покачал головой:
– И по таким пустякам мужика отрывать, гонять куда-то. Это только сегодняшние дамочки так могут. Раньше бы – ни хрена…
– Так живо у вас еще это кресло? – заглядывая в глаза старика, спросил Гордеев.
– Нет, кресло-то сдохло. Или вроде того. – Он подмигнул гостю. – Я его на дачу увез. – И засмеялся. – Потому что мое оно было. Там его, правда, пес погрыз. Но ничего, сидеть еще можно. –
