А Иеффай тем временем с двумя сотнями воинов двигался обратно по той же дороге, по которой ушел после унижений, испытанных им на рыночной площади Массифы и в скинии Ягве. Но теперь старейшины вышли его встретить далеко за городскими воротами. Они сказали:

– О Иеффай, сын Галаада, ты жил в земле Тов, но на самом деле ты жил в наших сердцах.

Даже самого древнего из старейшин, дряхлого старца Манассию, принесли сюда на носилках, и он прошамкал еле слышно, так что его уже трудно было понять:

– Все-таки я дожил до этого дня! Разве не говорил я всем и каждому, что ты родился героем? И теперь я могу спокойно уйти в погребальную пещеру и сказать моему другу Галааду, чтобы он не беспокоился о своем любимце и что благословение Ягве осеняет твое чело.

Однако Иеффай хотел сам сказать об этом отцу. И прежде чем появиться у стен Массифы, он в сопровождении нескольких воинов свернул с дороги и поднялся на холм Овот; велев своим спутникам отодвинуть камни, преграждавшие вход в погребальную пещеру, он один вошел в темный провал, из которого пахнуло смрадом и холодом. Иеффай добрался до знакомой ниши и увидел комок тряпья: все, что осталось от человека, некогда бывшего его отцом; на полу перед ним тускло поблескивали священные фигурки. Иеффай решил держаться с подобающей скромностью: ему очень хотелось получить одобрение и благословение отца на то рискованное дело, которое предстояло ему совершить. Но, начав говорить, он не смог удержаться и смирить распиравшую его гордость.

– Я не стану следовать твоему примеру, мой отец и господин, – заявил он тихо, но с торжеством в голосе. – Не дам страстным желаниям победить расчетливый ум. Я буду держать себя в руках. Погляди, чего я достиг, потому что умел дожидаться своего часа и не бросался в драку, когда очень хотелось. Пойми меня, мой мертвый отец и господин, и благослови меня своей костлявой рукой. Я был изгоем: твои злобные сыновья, алчущие власти и богатства, но нищие духом, изгнали меня – меня, твоего любимца, твоего младшего сына, и я ушел к «праздным» людям в землю Тов. Но я собрал вокруг себя надежный отряд, мои воины стали частью меня самого, как рука или нога, и я взошел на огненную гору, внутри которой живет бог Васана Ваал, и вызвал его на бой, и отнял у него семь больших прекрасных городов с окрестными селениями, и хитростью вынудил гордого васанского царя заключить со мною мир, и заставил твою злобную жену Зильпу и неприязненных ко мне сводных братьев призвать меня обратно, дабы я уладил то, что они натворили. Кажется, вечность отделяет мой уход от возвращения, хотя минуло всего семь лет. Вот увидишь, дорогой отец, следующие семь лет принесут мне еще больший успех. И имя, которое ты дал мне при рождении, – «Ягве открывает путь» – оправдается. Начнется новое время, когда я сяду на твой судейский престол. Люди будут отсчитывать время и годы по твоему сыну Иеффаю и будут говорить: «Это случилось на пятый год правления Иеффая, судьи Израилева».

И только дав такой обет себе и отцу, Иеффай отправился дальше в Массифу.

У стен города его встретили братья, поцеловали ему бороду и спросили о жене и о дочери.

– Вы, верно, очень соскучились по моей Кетуре, – ответил он, – но придется еще немного подождать. Жена и дочь последуют за мной в Массифу, когда от врагов здесь не останется и следа.

Толпы народа обступили Иеффая, люди восторженно глядели на благословенного Господом, руки их тянулись, чтобы только дотронуться до него. В Массифе Иеффаю тоже предложили остановиться в доме его отца, но он опять отказался и предпочел ночевать вместе со своими воинами в стане ополченцев Галаада, раскинутом за стенами города. Перед его шатром сверкал медный войсковой знак – впредь он должен стать знаком всего галаадского войска.

Первым делом Иеффай решил поговорить начистоту с первосвященником Авиямом и заключить клятвенный союз с братьями.

Когда Иеффай вошел, Авиям извинился, что по старости лет не может встать с циновки. Иеффай хорошо помнил, что священник мал ростом и хил, и все же был поражен, увидев перед собой жалкий комок дряхлой и ссохшейся плоти.

– Наклонись ко мне, Иеффай, сын мой, – сказал старик, и голос его был все еще молодым и звучным, – чтобы я мог приветствовать тебя как дорогого гостя.

Иеффай наклонился к нему, умные, проницательные глаза священника, не утратившие былого блеска, внимательно вгляделись в его лицо, и Иеффай впервые за долгое время потерял привычную уверенность в себе.

Авиям, часто мысленно споривший с ним все семь лет, что тот провел на севере, успел подготовиться к этому разговору. В свое время, когда Авиям обрисовал этому вспыльчивому человеку священный план объединения колен Израиля и предложил ему их возглавить, тот отнесся к его словам с пониманием; но, едва выйдя из дома Ягве, он предпочел великому избранничеству свою жену-аммонитянку. Значит, Ягве обделил его высшим даром – способностью принимать правильное решение, и он, Авиям, обладающий этим даром, имел право чувствовать себя сильнее. Но теперь, когда Иеффай наклонился к нему и священник ощутил его близость во плоти, ощущение собственного превосходства улетучилось. От этого Иеффая исходила какая-то опасная двойственность, она смутила священника и спутала его мысли.

– Должен признать, – приступил к разговору Авиям, – в тот раз я ошибся. Ты был прав. События этих лет показали, что Ягве признал тебя истинным сыном Галаада.

– Я рад, священник, – отвечал не без легкой иронии Иеффай, – что и ты наконец справился со своими сомнениями. – Но лицо человека, некогда предложившего ему отречься от жены, вдруг вывело Иеффая из себя, и он продолжал уже с вызовом: – Сразу тебе скажу: хоть я и не принял в свой отряд ни одного воина, не признающего бога Ягве, но от жителей моих семи городов в Васане я ничего подобного не требовал. Там тысячи людей поклоняются Ваалу и Астарте, и я не разрушил ни одного их святилища.