отдавалось болью и тяжестью в области шва. — Ты ведь сам… признал это.

Филин опустил взгляд. Плечи его опустились. Он дернулся так, будто пытаясь подавить икоту, и сглотнул. А затем поднял голову и посмотрел на меня.

— Иногда ты просто не понимаешь некоторых вещей… Так или иначе, я дал ему тебя, а тебе — его. Ты получила то, чего лучше в своём положении он и не мог бы тебе предложить.

— Что?… — прошептала я, чувствуя, как ужас заползает мне в лёгкие тонкой змеей.

— Его сердце, — он распрямился. В его лазурных глазах блеснули слёзы, а щёки вспыхнули румянцем. — Благодаря кровеносной системе твоего организмаего частицы поступят из тонкого кишечника в сосуды и распределятся по всем тканям и органам. Теперь оно по праву будет частью твоего тела.

Голова закружилась так резко, что я подумала, будто уже потеряла сознание. К горлу вмиг подступила жидкость, и меня стошнило. Перед этим я рефлекторно наклонилась, так что рвотные массы попали мне на собственные укрытые одеялом бёдра.

Рот наполнился привкусом мяса. Ещё один спазм и ещё. Из глаз полились слёзы. Меня сотрясали конвульсии. Рёбра словно раздирали железные щипцы. С огромным усилием я повернулась к краю кровати и, задыхаясь от рвотных масс, попыталась склониться. Шов на груди взрывался болью. Прижимая к нему ладонь, я ждала, что она вот-вот станет мокрой от хлынувшей наружу свежей крови.

Крови, в которой скоро окажется новое человеческое ДНК…

Когда противорвотное наконец-то подействовало, я всё ещё кашляла, даже несмотря на боль, силясь исторгнуть из себя то, что ещё осталось в моём желудке. То, что являлось останками Вали.

Глава 55

Ты — самоесветлое, что было у меня здесь, доченька. Ты мой лучик тепла среди тёмного сырого кошмара и единственное, ради чего я всё время молилась, чтобы выжить.

Ты и не представляешь, какую растерянность одновременно со счастьем я испытала, когда ты появилась на свет. Я понятия не имела, как признать это необыкновенное явление — то, что ты появилась у меня, словно пришедшее из ниоткуда чудо. Да, это воспринимается именно так — несмотря на знание того, что ты была создана моим организмом, что всю беременность мы были с тобой одним целым, а потом ты вышла из моего тела, наполовину состоя из моей генетической информации. Быть может, все мамы испытывают удивление, когда после всех изменений тела и перенесённых родовых мук появляется самый настоящий ребёнок?

Прости, что когда-то я совсем не хотела думать о тебе и даже вспоминать о твоём существовании. Надеюсь, ты была тогда достаточно маленькой, чтоб ничего этого не почувствовать, иначе мне нет оправдания. Это происходило задолго до твоего рождения — после того, как я впервые узнала, что ты у меня есть. Сейчас невыносимо и странно вспоминать, что моей первой реакцией на данную новость был ужас. Тот, что затмил даже потрясение женщины, давно простившейся с мыслью о ребёнке. Мне несложно сказать, чем он был обусловлен. Стыдом? Определённо, да. Но гораздо больше — страхом за тебя и пронзительным, как кровавые слёзы, чувством вины перед тобой.

Как же ясно я помню сейчас ту дату, горящую на табло ядовитым зелёным. Пятнадцатое августа.

* * *

После того жуткого завтрака прошло несколько дней, но моё тело до сих пор терпело его последствия. Осознание того, что я, пусть и обманным путём, употребляла в пищу человеческие останки, мучительно жгло, да ещё участвовала тем самым в осквернении тела Вали, заставляло чувствовать себя нечистой без возможности отмыться. Гадливость от представления того, что сделал Филин перед тем, как мерзко использовал меня в своём извращенном ритуале, сводила с ума. Порою я часами не могла унять слёзы и нервное дрожание; иногда впадала в ярость и начинала кидать в стены всё, что попадалось под руку, в конце с трудом сдерживаясь, чтоб не броситься на них своим телом. Хотелось кричать, рвать на себе волосы, царапать до крови кожу, но всё, что я делала, уставая — оседала на пол и плакала, закрывшись руками. Шов на груди при этом горел так, будто грозил вот-вот лопнуть, и, честно говоря, мне это совсем не казалось проблемой — бывало, я этого даже хотела. Вот только он оказался на удивление прочным: Химик, как говорится, «шил на совесть». Выражение, безусловно, образное — ведь совести у него, как таковой, не было.

Но больше всего доставалось моему желудку, который немедленно начинал выворачиваться всякий раз, когда требовалось поесть. Тщательно упакованные и плотно закрытые контейнеры с пищей вновь сбрасывались ко мне через платформу в палату, но я не могла на них даже смотреть без рвотных позывов. Помню, как отважилась поужинать через два дня после того ужасного утра. Глубоко дыша, я подошла к двери, присела (шов отозвался болью) и с опаской подняла упаковку. Развернув её с таким чувством, будто исследую склизкий клубок дождевых червей, я запоздало подумала, что Химик, возможно, снова решил поиздеваться и засунул туда ещё чьи-то останки, но всё же откинула крышку контейнера. Внутри оказалось вязкое картофельное пюре… и размятые куски нежно-розового цвета.

Контейнер выпал из рук. Зажимая руками рот, я бросилась в санузел, стремясь задержать хоть на мгновение рвущуюся наружу смесь желчи и воды, которую я неукротимо пила двое суток в надежде отмыть желудок от любых следов сердца Вали.

Рыба, это была просто красная рыба…

Я хотела есть, но в то же время не могла. Ослабленная голодом и самим послеоперационным периодом, я часами лежала на кровати, испытывая тошноту. Счёт времени опять потерялся. Дурнота, недомогание и изжога стали моими постоянным спутниками, и даже затихание боли в ране являлось слабым утешением.

В какой-то из дней опять заглянул Химик. Я была в полудрёме и не стала удостаивать его ни взглядом, ни словом. Даже когда он воткнул в меня катетер с капельницей и сделал ещё несколько уколов.

После очередной внутривенной питательной смеси мне стало несколько лучше, но желание есть самостоятельно так и не появилось. Тошнота, больше всего выраженная с утра, немного ослабевала к обеду, но полностью не исчезала. Помимо неё, начались совсем странные извращения: во рту периодически стал появляться привкус горелой пластмассы. То ли на фоне пережитого и стресса, и потери аппетита у меня начались вкусовые галлюцинации, то ли этот псих повредил мне своими опытами печень и желчный пузырь. А может, всё вместе.

Однажды вечером Химик опять зашёл лично. Хоть я не пыталась сейчас сбегать из палаты (уж куда в таком