дыня, и алая кровь брызгала из него, заливая лицо мужчины, стол, на котором он лежал, стены и голубую робу Химика. Когда крик жертвы, наконец, перешёл в бульканье и затих, Химик принялся поочерёдно извлекать из его живота мелкие вырезанные куски печени, кишок и почек, аккуратно складывая их на подносы, подаваемые безликой фигурой, облачённой с ног до головы в белый саван. Когда неизвестный выпрямился и вдруг заметил моё присутствие, ткань резко спала с его лица, и я увидела вместо глаз и рта чёрные дыры. Раздался жуткий звук — и я проснулась, осознавая, что не могу дышать. Шов на груди горел и тянул. Дрожа и всхлипывая, я закрывала глаза, боясь смотреть в темноту палаты — казалось, будто жуткое лицо сейчас выскочит из неё, прямо как во сне. Кое-как я заснула, но снова увидела Химика, стоявшего где-то в подвале, среди подвешенных за ноги на крюки человеческих тел, которые он разделывал хирургическим скальпелем.

Однако настоящий кошмар ждал наяву, после пробуждения, которое произошло без десяти семь. Заснула я всего полтора часа назад. Причинами моей бессонницы, помимо страшных снов, являлись боль и отсутствие снотворного. Без него я перестала обходиться ещё дома, после смерти Антона — здесь же с первых дней меня «выключал» то газ, то медикаменты Химика. Вздрогнув (от этого шов на груди вновь больно кольнул), я представила, как ночами валяюсь без сна в этой конуре, сгнивая заживо. С момента моего похищения прошло больше двух недель, и никто меня не нашёл. И просто не станет искать, считая погибшей. Прежде чем это случится на самом деле, я должна буду претерпеть множество пыток. Мерзавец МиФи проведёт мне ещё несколько операций, протестирует кучу лекарств, истязая мой организм до последнего вздоха…

Ты говорила, я справлюсь, мама. Но как? И что ты имела в виду? Если мне всё равно суждено умереть в этой камере смерти, то разве не проще ускорить для меня конец?

* * *

Табло показывало семь-десять утра, когда писк отъезжавшей двери прервал мои невесёлые мысли. Обычно в такое время платформа сбрасывала в палату завтрак — но после операции, в связи со своей невозможностью питаться энтерально, я была временно выключена из списка нуждающихся в еде. И когда Химик вошёл, я с изумлением заметила в его руке поднос, на котором рядом с прозрачной полулитровой бутылкой с водой стояла пластиковая тарелка с непонятными чёрными кусками внутри.

На миг мне вспомнился сон — бурая, залитая кровью человеческая печень, нарезанная на аккуратные части… В глаза мне бросилась мутно-зелёная волна. Я сглотнула, стараясь прогнатьтошноту.

Запах жареного мяса. По мере того, как Химик подходил ближе, я различала его всё более явственно. Меня охватил тошнотворный страх, а к горлу подступили спазмы. Невыносимо хотелось, чтоб данное блюдо оказалось как можно дальше от меня. Стараясь не смотреть на чёрные куски непонятного нечто, я инстинктивно отодвинулась, вжавшись в поднятую до сих пор спинку кровати.

— Доброе утро, — невозмутимо произнёс Химик. Несомненно, он заметил мою реакцию, но предпочёл промолчать. Однако в его глазах забрезжило какое-то понимание, отчего голубые колодцы глаз вдруг ухнули внутрь, демонстрируя далёкую опасную глубину. Левая бровь совсем чуть-чуть поднялась, а рот растянулся в едва заметной улыбке. Всё это необъяснимо напугало ещё сильнее. Мне хотелось закричать, хотелось выбить у него из рук поднос, но, увы, — я была ещё слишком слаба.

— Я приготовил завтрак, — глубоким мелодичным тоном заявил он. — Тебе надо начинать есть.

Не дожидаясь моего согласия, он взмахнул прозрачной пластиковой вилкой, которую взял с подноса и подцепил ею кусочек.

— Давай. Ну же, не бойся.

Скривившись, я наблюдала за тем, как вилка с содержимым подносится к моему рту. Запах напоминал прожаренное куриное мясо. Неожиданно рот мой наполнился слюной, и я только сейчас осознала, как голодна.

Разомкнув дрожавшие губы, из которых со свистом вырвался воздух, я снова вдохнула, и в этот момент Химик впихнул жареную субстанцию в мой приоткрытый рот. Первой мыслью было немедленно выплюнуть пищу, но челюсти чуть ли не самопроизвольно начали жевать. Во рту разлился вкус восхитительного мяса. По консистенции, впрочем, еда больше напоминала резину — что-то вроде тягучей жевательной конфеты, но хуже от этого не становилась. Отогнав и надёжно заперев на задворках подсознания мысли о сне, я довольно быстро прожевала ароматный кусочек и проглотила его.

— Как видишь, оказалось не страшно, — с иронией произнёс Химик, подцепляя на вилку следующий и поднося мне.

На этот раз я сама ухватила его ртом с вилки и принялась есть. Затем — ещё один и ещё. По желудку начало разливаться тепло, но внутреннее напряжение не собиралось меня покидать, хотя, если честно, я не понимала, что ещё оно могло быть вызвано. Допустить, что Филин мог подсыпать мне что-нибудь в пищу, представлялось бессмысленным — в моём беспомощном состоянии он и так мог вколоть мне всё, что угодно. Однако стоит заметить — всёто время, что он кормил меня, глаза его не утрачивали глубины и удовлетворенно наблюдали, как пустеет тарелка.

Когда на ней больше ничего не осталось, Химик с видимым облегчением сгрудил грязную посуду на поднос и отставил его. Затем достал из кармана шприц объёмом в один миллилитр, спиртовую салфетку и быстро осуществил инъекцию в дельтовидную мышцу моего левого плеча.

— Это для профилактики рвоты, — пояснил он. — Теперь можешь пить, — Филин открутил синюю крышечку бутылки, наполнил на треть незамеченный прежде мной белый пластиковый стакан и поднёс к моим губам. Я охотно потянулась ему навстречу. Потёкшая по моему горлу и пищеводу живительная влага показались эликсиром бодрости, тем более что до этого пить мне разрешалось разве что по глотку в сутки.

Пока я жадно глотала воду, Химик, не отрываясь, смотрел на меня — как показалось, испытывающе. Но когда он забрал у меня пустой стакан и отошёл, как-то по-особому склонив голову, я поняла: во взгляде его светится торжество и… умиротворение.

— Так будет справедливо, — прошептал Химик. — Для моего брата. Он хотел быть с тобой, я это знаю.

В моей душе всколыхнулась буря. Слабая, как единичный всполох песка под порывом ветра, который мечтал стать торнадо, но даже на четверть не имел его сил. Как эта сволочь может бессовестно упоминать о Вале — брате, которого сам же убил? Да и к чему он это делает?

— Ошибаешься, — тихо, но твёрдо прошептала я. — Он видел во мне друга и… только. Ты сам пытался внушить ему… остальное, потому что упивался своими фантазиями и проецировал их на брата, — каждое слово