Шрифт:
Закладка:
* * *
У первых дней января 1918 года железистый привкус траура.
Франка проходит по комнатам и коридорам, держа в одной руке шевровые перчатки, а другой ухватившись за меховой воротник накидки. За ней Маруцца, во всем черном, и горничная, в синем пальто с протертыми локтями, одна из немногих оставшихся в Оливуцце. Большая часть слуг была уволена, чтобы сократить расходы по требованию Линча. Три женщины медленно идут вперед, молча, оставляя следы на пыльном полу. Проходят мимо мебели, накрытой белыми простынями, мимо свернутых в рулоны ковров, предметов: ручка, очки, забытые неизвестно кем.
Входят в зеленую гостиную. Франке всегда нравилась эта, полная света, тихая комната, выходящая в сад. Однако сейчас в ней темно и холодно, пахнет сыростью. Франка открывает дверь в сад, и порыв ветра заносит в комнату кусочки земли и сухие листья, собравшиеся в кучку с внешней стороны двери. Она поворачивается, и на столике вдруг замечает пяльцы для вышивания, покрытые пылью и паутиной, точно нитями, в последний раз сплетенными природой. Пяльцы свекрови Джованны.
Ее похоронили в семейной капелле через несколько дней после Нового года. Пришлось ждать возвращения Винченцо и Иньяцио с фронта и ее – из Рима. После многих лет Джованна д’Ондес наконец воссоединилась со своим обожаемым мужем и первым сыном Винченцо.
Но сегодня Франка пришла на виллу в Оливуцце, чтобы отслужить панихиду другого рода.
Очень скоро большой дом будет выставлен на продажу, и к тому времени его надо освободить от мебели. Нужно решить, что оставить, а что продать. Так просил Карло Линч.
Иньяцио и Винченцо вернулись на фронт, поэтому распорядиться вещами придется ей. Какую-то мебель перевезут в дом на виа Катания, где будет жить Винченцо после войны. Другую положат на склад в Аренелле, до лучших времен, или отвезут в апартаменты на «Вилле Иджеа». Остальное должно быть продано, чтобы выручить денег.
Этим и пришла заняться Франка: выбрать то, что следует сохранить от прошлой жизни, которую у нее отнимают. Как будто она и так уже не отказалась от многого. Как будто у нее не отняли уже все, что действительно было важным. Она вынуждена попрощаться с французской мебелью, с канделябрами, купленными в Париже Джованной, комодами-монетьерами с множеством маленьких ящичков, инкрустированных черным деревом, с гобеленами Обюссона, с большой коллекцией антикварных ваз, с мраморной панелью Антонелло Гаджини из кабинета Иньяцио… И с картинами Антонино Лето, Франческо Де Мура, Луки Джордано, Франческо Солимены и Франческо Лояконо. Да, и с Веласкесом тоже. Только немногие из картин переедут на «Виллу Иджеа». Другие оставят лишь белесые следы на голых стенах виллы в Оливуцце.
Маруцца время от времени подходит к Франке, указывая на что-нибудь:
– Это?
Франка отвечает кивком. Тогда Маруцца говорит горничной, что надо записать в тетрадочке, которую та держит в руках.
Франка выходит из зеленой гостиной, доходит до большой лестницы из красного мрамора, проходит через галерею и приостанавливается на мгновение посмотреть на то, что осталось от зимнего сада: одни засохшие растения, голые стебли и гниль. Опустив глаза, она идет дальше в свою комнату. Задерживается только на миг перед шкафом-витриной со статуэтками, купленными в годы их путешествий по Саксонии, Франции и Каподимонте: группки детей со щенками и без. Разные по стилю, одинаковые по улыбкам и живости, заключенным в белизну фарфора. Светлое напоминание о временах, когда наивность еще ценилась.
– Эти, – говорит она неожиданно жестким тоном. – Не хочу больше их видеть.
Франка открывает дверь своей спальни. В ее комнате почти нет ничего ценного, но здесь она была счастлива, на этой кровати родились Джованна, Иньяцио, Иджеа, Джулия, и, возможно, здесь все еще хранятся воспоминания, среди лепестков роз на полу, в плитке, уложенной обратной стороной перед стеклянной дверью, в ручке, с помощью которой трудно закрыть створки, в лукавой улыбке путти в углу потолка…
Откуда здесь взяться приятным воспоминаниям? – зло думает она. Эта комната, скорее, свидетель страданий и ревности, чем счастливых минут. Хранительница душевной тоски, с которой Франка уже давно не в силах бороться. Здесь остались только вещи. Бесполезные вещи. Мертвые вещи.
Стоя на пороге, Маруцца тихо произносит:
– Скажу служанкам, чтобы они унесли часть приданого и отправили его в Рим.
Франка поворачивается к ней:
– Постельное белье, которым мы пользовались, они могут раздать бедным или взять себе… если уже не взяли. – Добавляет с пренебрежением в голосе: – Так оно и есть. Думаете, я не знаю?
Маруцца кивает, покривив сухие губы.
– Надо поторопиться. Я хочу вернуться к детям.
Она заглядывает в комнату Иньяцио, сухо указывает только на одну вещь – на изящный комод для рубашек из красного дерева, закрывает дверь, снова проходит через зимний сад и входит в столовую.
– Вынести все, – говорит она, имея в виду и медных с кораллами павлинов, и большой экран для камина.
Проходит мимо детских комнат, где все еще лежат игрушки и книги малышей, которых больше нет. Взмахом руки говорит: «Унести».
Направляется к самой старой части виллы, перестроенной после пожара десять лет назад. Какие-то счета за те восстановительные работы все еще не оплачены, и она не может удержаться от мысли: если бы тогда все сгорело, я бы избавилась хотя бы от этой пытки.
Франка делает несколько шагов, резко останавливается перед дверью. Рукой хватается за ручку, но не двигается бесконечно долгое мгновенье.
Наконец открывает. Входит.
В полумраке угадываются кресла и диваны, сдвинутые к стене, пустые консоли без хрустальных ваз, серебряных многоярусных блюд и часов из позолоченной бронзы, свернутые в рулон ковры, покрытые пыльными скатертями столы. Франка переводит взгляд на люстры из муранского стекла, мутные от грязи, и на позолоченную лепнину на потолке, затянутую вуалью паутины.
Здешняя тишина заставляет ее печально вздохнуть. В этом зале никогда не было тишины. В нем звучали музыка, смех, болтовня, шуршание платьев, звон фужеров, цоканье каблучков.
Когда-то это был бальный зал.
Франка проходит вперед, останавливается в центре зала.
Оглядывается.
И внезапно видит людей, неподвластных закону времени. Мужчин и женщин, которых больше нет, но которые улыбались, танцевали, любили. Ей кажется, она слышит их голоса и чувствует их дыхание. Среди них есть и она сама, тень среди теней, молодая и очень красивая. Иньяцио кладет руку ей на талию, смеется и смотрит на нее с вожделением. Неподалеку, чуть в стороне – Джулия Тригона и Стефанина Пайно, Мариа Кончетта и Джулия Ланца ди Трабиа. Воздух наполнен ароматом духов «Марешалла». Повсюду атласные и перламутровые веера, бокалы с шампанским, белые перчатки, бриллиантовые браслеты, записные книжки
