— Долго это еще будет продолжаться?

— Только до утра, — ответил Хорес. — Я вернусь в город, и больше ты меня здесь не увидишь.

Сестра не двинулась. Голос ее прозвучал холодно, непреклонно.

— Ты знаешь, о чем я.

— Обещаю больше не приводить ее в твой дом. Можешь послать Айсома, пусть спрячется там под кроватью. — Нарцисса не ответила. — Мне жить там ты, надеюсь, позволишь?

— Где ты будешь жить, меня не волнует. Вопрос в том, где живу я. А я живу здесь, в этом городе. Я вынуждена здесь оставаться. Но ты мужчина. Тебе все равно. Ты можешь уехать.

— А, — произнес Хорес. Он лежал совершенно спокойно. Сестра неподвижно стояла над ним. Говорили они спокойно, словно о еде или обоях.

— Как ты не поймешь, тут мой дом, тут я должна провести остаток дней. Я тут родилась. Мне дела нет, куда ты ездишь и чем ты занят. Мне все равно, сколько у тебя женщин и кто они. Но я не могу допустить, чтобы мой брат путался с женщиной, о которой болтают люди. Я не жду, что ты посчитаешься со мной; я прошу тебя посчитаться с нашими отцом и матерью. Увези эту женщину в Мемфис. Говорят, что ты не позволяешь тому человеку внести залог и выйти из тюрьмы; увези ее в Мемфис. Заодно придумай, что соврать ему.

— Так вот что, значит, ты думаешь?

— Я ничего не думаю. Мне все равно. Так думают люди в городе. И поэтому неважно, правда это или нет. Меня беспокоит, что ты вынуждаешь меня ежедневно лгать о тебе. Уезжай, Хорес. Каждый, кроме тебя, понял бы, что это преднамеренное убийство.

— И, разумеется, бросить ее. Должно быть, в своей всемогущей благоухающей святости они говорят и это. А не говорят еще, что убийство совершил я?

— Не вижу разницы, кто его совершил. Вопрос в том, развяжешься ты со всем этим или нет. Ведь люди уже сочли, что по ночам ты спишь с ней в моем доме.

Над Хоресом в темноте звучал холодный непреклонный голос сестры. Через окно с вливающейся темнотой доносился нестройный дремотный хор сверчков и цикад.

— Ты этому веришь?

— Неважно, чему я верю. Уезжай, Хорес. Прошу тебя.

— И окончательно бросить ее — их?

— Найми адвоката, если тот человек до сих пор утверждает, что невиновен. Расходы я возьму на себя. Можно найти лучшего адвоката по уголовным делам, чем ты. Она ничего не узнает. Ей даже будет все равно. Неужели не видишь, она добивается, чтобы ты вызволил его задаром. Разве не знаешь, что эта женщина прячет где-то деньги? — Нарцисса повернулась и стала растворяться в темноте. — До завтрака не уезжай.

Наутро во время завтрака Нарцисса спросила:

— Кто будет представлять на суде другую сторону?

— Окружной прокурор. А что?

Она позвонила и велела принести свежего хлеба. Хорес наблюдал за ней.

— Почему ты об этом спрашиваешь? — Потом сказал: — Паршивый выскочка.

Имелся в виду окружной прокурор, тоже выросший в Джефферсоне, посещавший городскую школу в одно время с ними.

— По-моему, он заправлял всем этим позапрошлой ночью. В отеле. Выгнал ее оттуда ради общественного мнения, политического капитала. Клянусь Богом, если б я знал, был уверен, что он поступил так лишь ради того, чтобы пройти на выборах в конгресс…

Когда Хорес уехал, Нарцисса поднялась к мисс Дженни.

— Кто у нас окружной прокурор?

— Ты знаешь его всю жизнь, — ответила мисс Дженни. — Даже голосовала за него. Юстас Грэхэм. А почему ты об этом спрашиваешь? Ищешь замену Гоуэну Стивенсу?

— Просто из любопытства, — сказала Нарцисса.

— Чепуха, — заявила мисс Дженни. — Тут не любопытство. Ты просто делаешь шаг, а потом готовишься к другому.

Хоресу навстречу попался Сноупс, выходящий из парикмахерской в аромате помады, с серыми от пудры щеками. На рубашке под галстуком-бабочкой у него красовалась булавка с искусственным рубином, таким же, как в перстне. Белые крапинки голубого в горошек галстука вблизи оказались грязными; весь он, с выбритой шеей, в отутюженной одежде и блестящих башмаках, наводил на мысль, что вместо мытья подвергается химчистке.

— Здорово, судья, — сказал Сноупс. — Слышал, у вас хлопоты, ищете пристанище для своей клиентки. Как я всегда говорю, — он пригнулся и понизил голос, глаза его цвета болотной тины забегали по сторонам, — церкви не место в политике, а женщинам ни там, ни тут, тем более в юстиции. Пускай себе сидят дома, там у них найдется масса дел и без вмешательства в дела мужчины на судебном процессе. К тому же мужчина — всего лишь человек, и что он делает, никого не касается, кроме него самого. Где вы ее прячете?

— Она в тюрьме, — ответил Хорес. Произнес он это отрывисто, пытаясь пройти мимо. Сноупс будто случайно, по неловкости, преградил ему путь.

— А вы здорово всех взбудоражили. Ходят слухи, не позволяете Гудвину внести залог, чтобы он оставался… — Хорес сделал еще попытку пройти. — Я всегда говорю: половину бед в этом мире приносят женщины. Как эта девчонка, что задала папаше хлопот, удрав из университета. Наверно, он правильно сделал, что отправил ее в другой штат.

— Да, — произнес Хорес сухим, яростным голосом.

— Очень рад слышать, что ваше дело движется неплохо. Между нами, хотелось бы видеть, как толковый адвокат сделает обезьяну из этого окружного прокурора. Дать такому парню небольшую контору в округе, он тут же вырастет из детских штанишек. Что ж, рад был встретиться. У меня есть делишки в городе на денек-другой. Туда, видно, не собираетесь?

— Что? — спросил Хорес. — Куда?

— В Мемфис. Могу быть чем-нибудь полезен?

— Нет, — отрезал Хорес. И пошел дальше. На первых шагах он ничего не видел. Размеренно ступал, не замечая обращавшихся к нему, мышцы его стиснутых челюстей начали болеть.

XXI

По мере приближения поезда к Мемфису Вирджил Сноупс терял словоохотливость и становился все замкнутее, тогда как его спутник, евший из вощеного пакета воздушную кукурузу с черной патокой, наоборот, делался все оживленнее, словно в каком-то опьянении, и, казалось, не замечал настроения своего друга. Он все продолжал болтать, когда они спустились на перрон с новыми чемоданами из искусственной кожи и в новых шляпах, заломленных над бритыми шеями. В зале ожидания Фонзо спросил:

— Ну, с чего начнем?

Вирджил не ответил. Кто-то толкнул их. Фонзо схватился за шляпу.

— Что будем делать? — спросил он. Потом взглянул в лицо Вирджилу. — Что случилось?

— Ничего, — ответил Вирджил.

Фонзо недоуменно вытаращился на приятеля застывшими голубыми глазами.

— Что это с тобой? В поезде только и болтал о том, сколько раз бывал в Мемфисе. Готов спорить, что