таких условиях не получится. А я к тому стремилась, и чем активнее, тем злее я становилась на того, кто и втянул меня в непродуманную авантюру и не желал ничего менять.

Ноли стала торговым посредником, снабжающим моими изделиями столичные дома по продаже дорогой одежды, тогда как я не всегда и появлялась там, где меня ожидали. После посещения его машины, я иногда и возвращалась назад в «Мечту», чтобы восстановить силы и много спала. Ноли моталась то туда, то сюда с коробами готовых изделий на выделенной для этого машине, и единственная из моих служащих не выражала удовольствия от внезапного расцвета «Мечты». С местными клиентами работала ловкая исполнительная Эля, очень довольная тем, что Ноли перестала скрадывать каждый её шаг, — следить не оставалось времени.

Тускловатый рассвет давно преобразился в ясное, золотисто-перламутровое утро, залившее все окрестности. Даже серая стена посветлела и казалась отлитой из серебра. Тени от деревьев голубели на влажных травах, а город заметно просыпался, наполняя окрестности своеобразным шумом и гулом, лишь приглушённым обилием садов и объятиями огромного лесопарка, стиснувшего со всех сторон городскую застройку. А часть зданий и вовсе тонула в море разноцветных облаков растительности.

Красота природы, великолепие уникального города, как и обычно, лишь усиливали переживание моего хронического личного неблагополучия. А ведь мне хотелось всего лишь простого семейного счастья. И всё! Хотелось пойти с ним в Храм Надмирного Света, чтобы поскорее заняться столь преступно отложенным, — не по моей вине, — деторождением. Представляя себе этих не рождённых детей, я наделяла их его красотой и силой, но с примесью моей мягкости и нежности. Только не было и близко его желания заиметь от меня детей, как и пойти в Храм Надмирного Света.

Но все эти мысли не отменяли того факта, что раз за разом я проваливалась в свои ощущения всё глубже, а дна у этого колодца так и не просматривалось. Уже и первоначальный страх перед очередным погружением в этот неодолимо-всеохватный омут покинул меня, и стыд за свои обнажённые интимные части тела перестал ощущаться, и даже вернулось то самое доверие к нему, которое возникло в ту самую ночь в спальне у Гелии. Он был моим собственным вещественно-выраженным продолжением, как и я его телесной частью, страдающей без своего целого, когда приходилось от него отрываться.

И всё продолжительнее становились наши сеансы «насыщенного секса», но не всегда получалось у меня испытать то, что и является вершиной любовного соединения. Мысли об иначе устроенном и желанном варианте нашей связи, не отменяя факта моего очень сильного влечения к нему, перекрывали возможность испытать совместно с ним то, что он и называл «райским полётом», «наивысшей точкой взлёта». Они этот полёт просто запрещали, точнее, обрывали его, и я плюхалась в ту самую неугодную мне реальность, куда он меня и затаскивал, то есть в опротивевшую мне машину со всеми её вопиющими издержками. И он, кажется, тоже стал это ощущать и понимать.

Неотвязная идея затащить его в Храм Надмирного Света, уж если он закрыл для меня вход в свою хрустальную пирамиду, никак не поддавалась тому, чтобы сформулировать её по возможности завуалированно, ненавязчиво, но ясно. Такие слова не находились. Вместо слов неизменно возникал раздражающий образ Латы, — матери Иви и неутомимой блюстительницы нравов в моей «Мечте». Не затрагивая меня лично, она всё же постоянно держала меня в зоне своего контроля, о чём сообщал мне мой собственный нейрофизиологический комплекс врождённых чувствований, реагируя на её появление всплеском противного подкожного холодка.

Эля вызнала, Рудольф на самом деле обжимался в «Зеркальном Лабиринте» с кудрявой дочуркой Латы. А сама мамаша не просто так ходила с загадочно-торжественной и застыло — нелепой улыбкой на свирепом лице какое-то время. Лата была красивой и совсем молодой женщиной, вдовой, но именно эта свирепость и создавала вокруг неё такую же личную пустоту, как и вокруг меня. Хотя в моём случае не в моей угрожающей неприступности крылась разгадка того же самого, если по сути. Но Лата явно считала меня своей родственной душой в этом смысле и лезла в подруги, пугая своей настырностью.

На моё же счастье очень скоро дочурка Латы поддалась на ухаживания очередного парня, чем и оттолкнула Рудольфа. Именно тот момент я и наблюдала, когда стройная и распущенная юная особа безудержно обнималась с кем-то у стены, не видя статусного своего жениха. Уверенная, что здесь-то вдали от городских улиц её точно никто не увидит. Но, видимо, настолько частыми и настолько привычными были её шараханья из одних рук в другие, что тут ей не повезло. Её как раз и увидел тот, кто стал вдруг неожиданным и навязавшимся избранником. То есть увидела я и указала на её стиль поведения огорчённому жениху. А так-то он бы и не разглядел, по своей привычке презирая суету окружающего люда и не стремясь наблюдать их затеи. Он лишь сделал вид, что знать её не знает.

Разумеется, Иви могла лишь стать девушкой, купленной на время, что само по себе являлось очень распространённой практикой среди состоятельных людей, озабоченных сексуальным разнообразием. Чем конкретно был озабочен на тот момент Рудольф, не знаю, но такой сумасброд так бы и сделал, когда я вела себя неправильно в его мнении. Он вполне мог поселить Иви в купленном уютном домике в каком-нибудь живописном посёлке. С чем её мама Лата смирилась бы, разумно решив, что домик неплохая замена невинности дочери. Женихи после всего найдутся уж точно.

Меня даже замутило от потока таких вот мутных мыслей и несносных образов. Или же это он чрезмерно растряс меня с утра пораньше. Я всегда не любила рано вставать, чувствовала недомогание, наплыв угнетающих мыслей, острую скорбь по поводу неудачно-сложившейся в самом её начале жизни. По видимости разделяя, но в действительности уже отвлекшись от совместного услаждения, я отстранённо следила через стекло за появлением на пустынной пока что площади машин, Из них выходили собранные или сонные ранние труженики. Но понятно, что они не «трудились» в том же смысле, как я и Рудольф, поскольку такие вот просторные машины с вызолоченными стёклами были редкостью даже для «Лучшего города континента», и редко кто ими пользовался, а уж тем более обладал как личной вещью. И я вдруг поняла, что если ещё немного он продолжит и впредь заниматься таким вот утренним экзотическим отдохновением, я возненавижу его уже окончательно. Как Гелия когда-то…

Колдовской колодец окончательно выпихнул меня наружу и сомкнул свои упоительные воды непроницаемой уже мембраной, поверх которой я и осталась, остро ощутив