— Я не все слова твои понимаю, но, похоже, от этой привычки ты уж точно не избавишься. Если бы ты был моим мужем, я одевала бы тебя так, что все оборачивались бы тебе вслед.

— Кто же мешает тебе в этом и теперь? Давай, экспериментируй. Мне всё равно, что носить, так что и от твоих изделий я не откажусь.

— Мне мешает чужое и недоброе внимание. А вот если после похода в Храм Надмирного Света, то уж никто не посмеет и взгляда осуждающего вслед бросить.

— Ну, как-нибудь на досуге, — пробормотал он. Но я ему не поверила. Таким тоном впору сказать: «Ну, как-нибудь я поменяю фасон своей обуви». И точно так же, как не будет он менять свои странные башмаки на другую обувь, так и в Храм Надмирного Света он не соберётся.

— Ты, надеюсь, бережёшь ту рубашку, что я сшила тебе для Храма Надмирного Света? — меня распирало желание сказать ему, что рубашку я шила для того будущего дня, где я сама буду зажигать с ним зелёный огонь в зелёной чаше…

— Берегу, — сознался он искренне, и я сразу в это поверила. Так и должно было быть. Это же особая рубашка, обработанная особой бабушкиной магией. — Несколько раз порывался эту рубаху напялить на себя, чтобы тебя и окружающих порадовать. Но какая-то сила мне запрещает так поступать…

— Конечно! Это же непростая рубашка. Она для твоего особого и единственного дня созданная. Обещай, что только со мною переступишь в ней порог Храма Надмирного Света, — я так таращилась на него, что он даже опешил. То ли я безумной ему показалась, то ли чрезвычайно красивой…

— Ты всё придумал про Иви, чтобы меня позлить?

— Про какую иву я придумал? Когда ж было?

— Да недавно совсем! Ты же для кого рубашку-то заказал? Забыл разве?

— Для себя и заказал, на всякий случай. Хотел тебя немного порадовать. А то ты очень уж расстроилась, когда меня обозвали грязным бродягой. Да и хозяйство твоё народное решил поддержать. Ребят своих скоро всех к тебе пришлю, чтобы у тебя была сверхприбыль.

— Чтобы они щеголяли по городу в рубашках для Храма Надмирного Света? — я засмеялась. — Или ты решил их всех женить на трольчихах? Чтобы они нарожали себе трольчат?

— Хорошая затея, — согласился он и вздохнул.

— А ты-то не хочешь себя порадовать маленькими трольчатами? — зачем-то провоцировала его я.

— У меня же есть и сын, и дочь, — напомнил он.

— Где сейчас твоя дочь? — я имела в виду дочь Гелии, и понятно, что не ту неизвестную и несчастную девочку, рождённую Азирой. Об этом ребёнке он мог и забыть, как забыл про Азиру.

— Жалко её, — вздохнул он. — Живёт в полубезумном семействе. Хорошо ещё, что почти святом. Тихом и опрятном… Постоянно думаю, как переманить её жить здесь? Чтобы училась, чтобы рядом… Она не хочет. Она очень упрямая. Мои дети не любят меня.

— Разве и сын тебя не любит?

— А за что ему меня любить? — он уставился с искренним удивлением, — Я же для него чужой, если он впервые увидел меня лишь здесь. И я вовсе не тупой кабан, который притащился за урожаем на поле, которое даже не засеял. Конечно, я когда-то таскал его на руках, баюкал, да ведь он того не помнит… Любовь, как и всякий плод, требует взращивания и ухода… На Земле такие вот сброшенные на общество дети, никого потом не любящие, это почти норма. Как и родители, которые вынужденно любят всех чужих как своих, потому что образ жизни таков, что детей нет возможности самим воспитать… Все друг другу отцы и дети, без особой привязки и бесполезных укоров…

Я не очень поняла его странное сравнение своей персоны с неким земным существом, наверное, реально глупым, как и странное устроение их земной жизни, которым они отчего-то не тяготились, если только чуть-чуть печалились иногда. А в целом-то, очень любили свой явно неполноценный мир. Впрочем, как и мы свою отнюдь не идеальную Паралею. Недоразвитые существа в определении Тон-Ата. Между жителями Паралеи и землянами Тон-Ат не видел существенной разницы.

— Если я решу родить себе ребёночка, мне придётся искать себе того, кто уж точно пойдёт со мной в Храм Надмирного Света. Мне пора об этом думать. Я давно вышла из юной поры. Что ты думаешь по этому поводу?

— Как же я могу осуждать тебя за столь понятные устремления?

— Ты не расстроишься, если моим мужем будет кто-то другой?

— Расстроюсь, конечно. Но пока что, как я понимаю, подобное расстройство мне не грозит?

— «Пока что» не означает, что надолго. У тебя всего два выбора на том подносе, что каждое утро терпеливая Судьба оставляет у твоего порога. Или ты пойдёшь со мною в Храм Надмирного Света, или тебе придётся забыть обо мне.

— Твоя речь красива и поэтична, — похвалил он, но я заметила по особой тени в глубине его прозрачных и бесподобных глаз, что уклон беседы ему не нравится. Что в Храм Надмирного Света он со мною не собирается. И я сникла.

Магическая несвобода любви

Вильт уже без объяснений уходил в здание у стены, где и работала его невеста, и они уже вместе удалялись в лесные дебри. Она дежурила по ночам, а утром была свободна и ожидала его. Уже потом я узнала, что в том секторе леса, прилегающем к стене, на берегу небольшого озера построен для отдыха бюрократической публики павильон из ажурного дерева и цветного стекла. И поскольку сторож был приятелем Вильта, а столь ранней порой никто там не отдыхал, этот павильон оказывался в полном их распоряжении, где девушка опрометчиво одаривала Вильта тем, что стоило бы приберечь до ритуала в Храме Надмирного Света. Удивительно, как назидательно я думала о других, а не о себе, будто я уже и вычеркнута из числа тех, кому уготована семейная доля. Конечно, и по лесу они таскались в поисках уединённых мест, когда павильон служил тем, для кого и был устроен, а Вильт успевал и искупаться. Этот расклад настолько устраивал почти все стороны ситуативно сложившегося и весьма странного квартета, что никто ничего не обсуждал.

«Почти» это я. Меня-то как раз сеансы «насыщенного секса» в машине, застревающей в самой дальней от выезда нише в стене, не устраивали. И всё сильнее с каждым разом. Тогда как Рудольф не мог нарадоваться, когда обнаружил это укромное местечко, отгороженное к тому же цветущим