Ознакомившись с окончательным вариантом, Г. М. Маленков распорядился исключить лишь слова «и назначив другого декана», которые были вычеркнуты, после чего, как свидетельствует запись сотрудника его аппарата, «текст приказа передан т. Кафтанову по телефону»[1011].

Несомненно, что вниманием Г. М. Маленкова к своей персоне Виктор Владимирович обязан был, прежде всего, озабоченностью Сталина вопросами языкознания и подготовкой своего выступления в «Правде».

В апреле 1949 г. вопрос Ленинградского университета, бывший ректор которого станет далеко не последней фигурой в «ленинградском деле», без всяких сомнений, не ускользнул от внимания Г. М. Маленкова – секретарь ЦК с большой долей вероятности был лично ознакомлен с ситуацией в Ленинградском университете и одобрил проект будущего разрушительного приказа министра. А в мае (что подкрепляется выявленными документами) Г. М. Маленков лично проконтролировал разрешение ситуации, сложившейся в Пушкинском Доме.

Министерство высшего образования СССР приняло решение

Во вторник, 26 апреля 1949 г., ректор ЛГУ Н. А. Домнин подписал следующий приказ:

«26 апреля 1949 года выбываю в служебную командировку в г. Москву. Обязанности ректора на время моей командировки возлагаю на проректора по научной работе профессора С. В. Калесника»[1012].

А 29 апреля, когда ректор был в Москве, начальник ГУУ МВО СССР профессор К. Ф. Жигач подписал приказы об освобождении некоторых сотрудников Ленинградского университета от работы. Вернувшись 3 мая в Ленинград, ректор провел их по ЛГУ, каждый фигурант кампании был удостоен персонального приказа. Профессорам филологического факультета были посвящены три из них:

Приказ № 794:

«1. Доводится до сведения приказ по Главному управлению университетов Министерства высшего образования СССР за № 236/УК от 29‐го апреля 1949 года: “Освободить профессора Гуковского Г. А. от работы в Ленинградском государственном университете, как не справившегося с работой и допускавшего крупные идеологические ошибки в своей научно-педагогической работе. Начальник Главного Управления Университетов, член коллегии Министерства высшего образования СССР проф[ессор] К. Жигач”.

2. Во исполнение приказа по Главному управлению университетов Министерства высшего образования СССР за № 236/УК от 29/IV-49 г. считать отчисленным профессора, зав. кафедрой русской литературы Гуковского Г. А. с 5‐го мая 1949 года»[1013].

Приказ № 796:

«1. Доводится до сведения приказ по Главному управлению университетов Министерства высшего образования СССР за № 238/УК от 29‐го апреля 1949 года: “Освободить профессора Азадовского М. К. от работы в Ленинградском государственном университете, как не справившегося с работой и допускавшего крупные идеологические ошибки в своей научно-педагогической работе. Начальник Главного Управления Университетов, член коллегии Министерства высшего образования СССР проф[ессор] К. Жигач”.

2. Во исполнение приказа по Главному управлению университетов Министерства высшего образования СССР за № 238/УК от 29/IV-49 г. считать отчисленным профессора, зав. кафедрой фольклора Азадовского М. К. с 5‐го мая 1949 года»[1014].

Приказ № 797:

«1. Доводится до сведения приказ по Главному управлению университетов Министерства высшего образования СССР за № 233/УК от 29‐го апреля 1949 года: “Освободить от должности заведующего кафедрой Западноевропейских литератур Ленинградского государственного университета профессора Жирмунского В. М., как не справившегося с руководством кафедрой и допускавшего идеологические ошибки в своей учебной и научной работе. Начальник Главного Управления Университетов, член коллегии Министерства высшего образования СССР проф[ессор] К. Жигач”.

2. Во исполнение приказа по Главному Управлению Университетов Министерства высшего образования СССР за № 233/УК от 29/IV-49 г. освободить от обязанностей зав. кафедрой западноевропейских литератур проф[ессора] Жирмунского В. М. с 5‐го мая 1949 г., оставив его в должности профессора этой же кафедры с окладом 5500 руб. в месяц»[1015].

Хотя В. М. Жирмунского от изгнания из университета спасло его академическое звание, Виктор Максимович, имея основным местом работы Академию наук, после пережитого уже сам не пожелал возвращаться в ЛГУ. Завершив семестр, он использовал очередной отпуск (с 1 июля по 26 августа)[1016], после чего подал заявление об отпуске без сохранения содержания «в связи с сильным нервным переутомлением и с большой загрузкой по месту основной работы». Ректор подписал приказ о предоставлении отпуска с 1 сентября 1949 г. по 1 января 1950 г.[1017], но еще до момента его истечения – 12 декабря 1949 г. – исполняющий обязанности ректора ЛГУ профессор М. И. Артамонов подписал другой приказ:

«Жирмунского В. М. – профессора кафедры зарубежной литературы освободить от занимаемой должности с 1 декабря 1949 года в связи с переводом на основании приказа по Главному управлению университетов МВО СССР за № 633/УК от 16 ноября 1949 года на работу в 1‐й Ленинградский Педагогический институт иностранных языков»[1018].

Таким образом, В. М. Жирмунский был уволен из университета с 1 декабря 1949 г. Что же касается приказа о переводе, то министерство сначала долго отмалчивалось, а 14 февраля 1950 г. вообще отменило свой приказ. Но к тому времени Виктор Максимович не имел отношения к филологическому факультету, а вакансии для него уже не нашлось.

Таким образом, власть рассчиталась с тремя участниками «квадриги космополитов». Отчего же ни в решении коллегии, ни в последовавших оргвыводах не отражена судьба главного обвиняемого, который побивался без всякого стеснения с августа 1946 г., – профессора Б. М. Эйхенбаума? Объясняется это тем, что он был сочтен практически умершим – с февраля болезнь приковала его к постели. Считаем нелишним рассказать об этом особо.

Инфаркт Б. М. Эйхенбаума отодвинул расправу

Борис Михайлович слег еще до весенних проработок. И хотя серьезные трудности со здоровьем испытывали все четверо, особенно критическое состояние было именно у профессора Б. М. Эйхенбаума. Конечно, это не могло спасти его от поруганья, поскольку о милосердии в таких вопросах речи не шло, но его положение неминуемо рождало ряд трудностей у организаторов. Основная – непосещение им всех проработочных заседаний и, соответственно, отсутствие всякой реакции на критику. Такая трудность была преодолена чисто по-большевистски: на него валили как на мертвого.

Лечением профессора занималась старшая сестра Л. М. и Ю. М. Лотманов – Виктория Михайловна (Ляля):

«Ляля лечила и Б. М. Эйхенбаума; в результате травли, которой он подвергся, у него возник тяжелейший инфаркт (собственно, три инфаркта подряд). Его считали безнадежным больным – было даже распоряжение хоронить его “по первому разряду”, чем Борис Михайлович впоследствии “гордился”. Лежал он дома, в квартире, которая помещалась в известной “писательской надстройке” на канале Грибоедова. Ляля посещала его ежедневно в течение двух месяцев и его лечение в домашних условиях описала в своей статье “Тактика врача при инфаркте миокарда“. В ней Борис Михайлович фигурировал как “больной Э.”. Поправившись, он шутил, что стал героем публикации и проник в печать»[1019].

Возможная смерть опального профессора волновала руководство как на факультете, так и в Пушкинском Доме. Озабоченный