В ряде томов “Истории литературы” оказались статьи порочные (Эйхенбаума о Толстом). К пушкинскому юбилею не выйдет VI том (Пушкинский), хотя над ним много работал как редактор. В томе не отвергнуты ошибочные статьи Гуковского. Я занимался больше своей личной научной работой, а коллективные работы представил на самотек. Правильно указывали и на ошибки в моих печатных работах. Я в своей дальнейшей работе постараюсь сделать все, чтобы исправить ошибки. Из критики я сделал для себя и моральные, и политические выводы. Суровую критику я воспринимаю как помощь и руководство. В VI том я должен написать главу о Пушкине. “Пушкинский временник” будет в ближайшее время сдан в производство.

ВЫСТУПЛЕНИЯ:

Тов. ПАПКОВСКИЙ – В секторе новой литературы критика велась в обтекаемой форме. Критика профессора Бялого не была острой, а ограниченной. Тов. Папковский считает решение партбюро правильным.

Тов. ШИРЯЕВА – Вчера на партбюро с активом подробно говорили о том, что тов. Мейлах не содействовал разгрому космополитов, развалил работу отдела, оторвался от парторганизации, в работе партбюро не участвовал. Тов. Мейлах должен был активно участвовать в общественной жизни, в пропаганде среди широких масс. Тов. Мейлах должен выступить с критикой научно-исследовательской работы. Нужно, чтобы из Академии общественных наук при ЦК пришли к нам в институт окончившие аспирантуру. Тов. Мейлах должен помочь тов. Бурсову в налаживании работы сектора новой литературы.

Тов. КОВАЛЕВ – Согласен с решением партбюро и считает необходимым сделать выводы относительно работы всей парторганизации. За это время мы все выросли. Мы должны безоговорочно выполнять решения партии. Тов. Маленков говорит о необходимости усиления большевистской партийности. Товарищам Плоткину и Мейлаху нужно еще и еще раз подумать, как важна большевистская партийность.

ПОСТАНОВИЛИ: За притупление чувства партийности в руководстве сектором новой русской литературы, за невыполнение плана научных работ сектора, за примиренческое отношение к ряду работников сектора, стоявших на антимарксистских позициях, за необеспечение подготовки кадров пушкинистов, – объявить члену ВКП(б) Б. С. Мейлаху выговор с занесением в учетную партийную карточку и просить бюро Василеостровского райкома ВКП(б) утвердить настоящее решение[1037].

Постановление принято единогласно»[1038].

7 мая 1949 г. состоялось заседание Ученого совета Пушкинского Дома, на котором как Л. А. Плоткину, так и Б. С. Мейлаху была представлена трибуна для публичного покаяния. Судьба бывшего и. о. директора Л. А. Плоткина к тому времени была предрешена: он того же 7 мая написал заявление об увольнении из Института литературы. Кроме того, партийное руководство города подало ему руку помощи – горком партии гарантировал ему профессорское место на филологическом факультете, куда он был зачислен совместителем в начале 1948/49 учебного года, а 8 июня 1949 г. ему в Пушкинском Доме будет выдана характеристика без всяких упоминаний о его политической несостоятельности[1039]. Лауреат Сталинской премии Б. С. Мейлах был в Пушкинском Доме оставлен на должности старшего научного сотрудника. Из старого руководства еще сохраняла свои властные полномочия лишь парторг А. И. Перепеч, но и ее судьба была предрешена[1040].

8 мая 1949 г., во второй день заседания Ученого совета, А. С. Бушмин выступил с заключительным словом уже на правах победителя. Его речь мы приводим по конспекту в архиве ученого:

«К выступлению на заседании Ученого Совета 8.V.49.

Мне хотелось бы предварительно сделать небольшие замечания по поводу некоторых выступлений.

На вчерашнем заседании Л. А. Плоткин сделал два выступления, которые лишний раз и очень ярко проясняют облик бывшего руководителя нашего учреждения.

В первом выступлении Л. А. Плоткин отмежевывался от тех, кому он долго покровительствовал, от носителей системы формалистических и антипатриотических воззрений – от Б. М. Эйхенбаума, В. М. Жирмунского, М. К. Азадовского и Г. А. Гуковского. Казалось, что Л. А. Плоткин порывает с тактикой покровительства формализму, что он присоединяется к основной массе нашего коллектива, решив коренным образом улучшить обстановку в институте.

Во втором своем выступлении Плоткин начисто разрушил зародившееся у слушателей впечатление о том, что он, Л. А. Плоткин, становится отныне иным, переродившимся человеком. В этом втором выступлении, завершившим вчерашнее заседание сильным шумовым эффектом, Л. А. Плоткин изобразил себя рыцарем справедливости, незаслуженно оскорбленным. Он представил дело так, что его просто травит какая-то группа нехороших людей. Л. А. Плоткин применил в данном случае тот же коварный метод борьбы с общественной и партийной критикой, который формалисты-эстеты и Плоткин применяли многократно в институте.

Они, руководствуясь семейно-групповыми интересами, всемерно декларировали себя блюстителями общественных интересов, а своим противникам, действительным выразителям общественных, партийных интересов, приписывали то, чем были заражены сами, – личную и групповую неприязнь, моральную неполноценность и пр.

Выдумку Л. А. Плоткина о том, что его незаслуженно травит какая-то злопамятная группа, опровергнуть очень легко. Я просто попрошу Л. А. Плоткина назвать хотя бы одно имя из тех, кто его тоже хвалит, кто тоже находится в рядах его группы.

Нет таких людей. Вас осуждает весь коллектив и на достаточном основании. В первом выступлении вы отмежевались от космополитов, с которыми сближались прежде, во втором выступлении вы отмежевались от здорового коллектива, но и Б. М. Эйхенбаум, В. М. Жирмунский, М. К. Азадовский, Г. А. Гуковский вас теперь явно не примут в свое лоно. Двойственная позиция вас привела к страшному положению, к полному одиночеству. Ваше, тов. Плоткин, длительное неверное поведение таило в себе заключенное возмездие, и вы напрасно ищете вокруг себя людей злого умысла. ‹…›

Второе замечание сделаю по поводу разногласных выступлений о сущности ошибок Г. А. Бялого. Было высказано мнение, что В. А. Ковалев преувеличил ошибки Г. А. Бялого. В. А. Ковалев в своем выступлении высказал некоторые спорные положения, которые не могут служить основанием для обвинений проф[ессора] Бялого, (о Рудине, Инсарове), но, в общем, он верно указал на наличие формально-эстетской и антипатриотической тенденции в работах Г. А. Бялого.

Если мы говорим о решительном разоблачении эстетства и космополитизма в литературоведении, то это обязывает нас разоблачить не только уже определившихся формалистов‐эстетов, но и формирующихся. Мера ответственности тех и других различная, но критика тех и других совершенно необходима. Наше литературоведение совсем не заинтересовано в появлении достойных генераций формалистов. Г. А. Бялый, конечно, талантливый ученый, но его книга о реализме конца XIX в., если судить по прочитанным отрывкам, касающимся творчества Г. Успенского, дает формально-эстетскую концепцию истории литературного процесса. Поскольку до Ковалева в стенах нашего института не было развернутой критики ошибок проф[ессора] Бялого, постольку выступление Ковалева является полезным и для всех нас и для проф[ессора] Бялого. ‹…›

В университете он