Шрифт:
Закладка:
Вот и мне не хочется. А оно у меня особое.
Где-то вдалеке ухнула сова, слышался шелест листвы — ежи, белки — всякая лесная тварь. Это хорошо, это приятно.
Ксёндз улыбнулся. Улыбнулся природе и одиночеству. Одиночество — возможность вспомнить настоящее имя. Когда не тревожит никто, когда можно действительно быть собой.
Докурил, потушил окурок о крышку пачки, закинул внутрь бычок. Потянулся, расправил плечи — нужно идти.
Сначала просто и вдоль дороги — вокруг деревья, в небе — облака, за ними — луна. И ели, осины, много всякой разной хвои. Воздух такой мягкий, с привкусом волшебства.
От основной дороги сворачивает тропинка прикрытая опавшей листвой. Или снегом. А летом и вовсе травой зарастает, чтоб не видел никто — свернул я туда, вглубь.
Ночной лес пугает невинных, безоружных и тех, кому есть, что скрывать. Инквизитор сжимал куриную косточку, помнил каждый из своих пороков и, так-то, завсегда был не прочь поделиться парой-тройкой историй из жизни, так что лес Хмаровска встречал его, как родного.
Просто идти и не оглядываться.
При советах здесь хотели расчистить местность, сделать большой городской парк, лечебницу, санаторий, роддом. С последнего и начали. А потом — Горбачёв, Перестройка — и куча недостроек не только в городе, а и по всей стране. И по остальным пятнадцати.
Заброшка находилась в самой глуши. Два этажа готовы, третий — с полуобвалившейся прохудившейся крышей. Ни о дверях, ни о чём-либо подобных и речи не было — большие чёрные дыры без каких-либо опознавательных знаков, табличек и досок — заходи, отдыхай, будь, как дома. Если захочешь.
Отогнув слишком длинную, мешающую проходу ветку ели, Ксёндз остановился, присмотрелся: парадный вход.
На пороге стояла свеча, а вокруг в неё — как в считалочке старой — сидели шестеро.
Один — разодетый в подъеденные молью меха поверх голого чёрного от грязи и времени тела. Старый такой, с ногтями длиннее пальцев. Что-то чертил на земле. Рядом с первым — некто помоложе, в простенькой такой косухе, с какого-то чувака снял — явно не по размеру: и рукава длинные, и сидела на нём она слишком вольно, до колен, а сам тот — тощий, костлявый и с перстнем на указательном пальце. Напротив них — кто-то третий совсем синий и с бородой, голый, высокий. Лицо морщинистое, взгляд прищуренный. Спорил о чём-то с первым. Подле него — мальчик лет десяти, в красной кофточке, простых штанишках, босой. Он не следил за взрослыми, с машинкой игрался, червячков ей давил.
С другой стороны от четвёрки — пара простых работяг, таких сразу узнать. Первый — как и мальчик — босой, башмак держал в руках, всё его иглой пытался пробить, а игла мимо да мимо ездила, и всё по пальцам. Руки тряслись у него, нифига не видно, а к утру заказ сделать надо — бедняга. Второй не лучше — пуговицу к рубашке пришивал. Ну как пришивал — то эту самую пуговицу уронит, то нить из иглы выскользнет — проблемы, одни проблемы, даже здесь.
«Загадка, значит, — усмехнулся Ксёндз. — На золотом крыльце сидели, спасибо, это я понял. И роли их тоже вроде понятны. А кем я тогда буду?».
«Можно, конечно, и не отгадывать, разогнать просто — а вдруг обидится? Видно же, старался, наряжал их, поиграть ему хочется. Даже ребёнка извёл».
Инквизитор закусил губу, покрепче сжал косточку в кармане.
Лёгкий ветер вскружил листву.
«Спокойно, Ротти, спокойно. Пока всё мирно».
Всё начинается с приветствия. А приветствие у той стороны едино.
— Ахой, красны-молодцы! — Ксёндз улыбнулся, выходя на тропинку. Он остановился чуть поодаль порога так, чтоб вся та пёстрая компания могла его видеть.
— Ах...Ах...пчхой, — уронив машинку, мальчик упал с крыльца.
— Ты у нас королевич? — Инквизитор опустился на корточки где стоял, протянул к нему руки.
Ребёнок снова сел, взял игрушку, улыбнулся довольно, протянул что-то удовлетворительное-невнятное.
Самый первый из мертвецов, который в мехах, смерил Инквизитора пристальным взглядом. Молчал. Провёл длинным ногтём линию по земле, собирая пыль — и медленно, нарочито медленно поднял, указал пальцем на нового гостя.
— Я? — Ксёндз показал на себя, продолжая улыбаться.
Усопший кивнул («или король, или царь, вариантов немного»). Его коллега по титулу почесал бороду, также повернулся к юноше. Сел по-турецки, выставляя весь свой подгнивший срам, сложил мощные жилистые руки на колени.
— Ну, вы-то уж точно царь, — Ксёндз криво усмехнулся, покачал головой.
Бородатый воздел руки к небу в немой не то молитве, не то проклятье — но согнулся в три погибели, отвернулся грустно.
Первый из мёртвых («теперь уж понятно: король») всё ещё молчал, тряхнул рукой в ожидании прямого ответа.
С остальными ролями всё предельно просто, осталось понять, кем являлся Инквизитор.
Загадки Порождённого — в них не стоит искать логики. Ответ либо очевидный и на поверхности, либо даётся прямым боем. И тех, и других уже хватало. Многие из них касались разных существующих сущностей воспалённого воображения людей.
Юноша посмотрел на узор, который до этого чертил Король. На могильный памятник всем нерождённым за ними. На горящую свечу. Свёл вместе руки.
— Седьмым гостем я буду, — промолвил после, поднялся на ноги.
Король застыл, всё держал вскинутый палец. Держал его, смотрел прямо, чуть склонив голову. Смотрел и смотрел. И лишь после чуть выпрямился, залился смехом. Хриплым, едким, но добрым. Не будет беды.
«Седьмой гость? Да серьёзно? А, прочем, чему удивляться после платка, девушки, кусочка бисквита и кота в мешке. Вот это было действительно страшно».
Так или иначе, мертвецы расступились, пропуская Ксёндза внутрь.
— Я могу?.. — Инквизитор потянулся к свече.
Никто возражать не стал.
Ещё одно правило: к Порождённому нельзя ходить со своим источником света. Он всегда что-нибудь подгоняет. И очень здорово, если оставленные вещи действительно создают свет. Попробуй-ка, например, продраться через все эти Silent Hill-style коридоры, держа в руках кошачью голову. Нет, ну а чего? Он-то ведь слышал где-то, что у мёртвых котов глаза горят. Вот бери и верь в это: может и загорятся. У меня получилось. Горели и зрачки, и мех.
