Этим контора выгодно отличалась от милиции, которой в повседневной бешеной круговерти было не до культуры делопроизводства.

Принципиальное решение де-факто было принято. Предстоящее согласование с начальником отдела носило формальный характер. Начальник приехал в город из граничащего с московской областью Григорьевска, чтобы получить накануне пенсии полковничьи погоны. Получив, предпочитал беречь нервы, глубоко не пахал, часто прятался за больничным листом.

— По полной программе ментяра у меня отхряпает, — в Яковлеве снова забурлило варево мести, — увольнением не отделается. Представляете, он как от нас ушел — на службе так и не появился. Начальство его обыскалось. Не ходи к гадалке, сразу за стакан схватился, алконавт.

— А может, висит где-нибудь в лесу на березе? А на груди записка приколота: «В моей смерти прошу винить ФСБ», — подполковник специально нарисовал проблему, чтобы остудить ярость оперативника.

Попутно отметил про себя, что общее разложение молодежи коснулось и их организации. Пятнадцать лет назад, имея такую же выслугу, как Яковлев сейчас, он не позволил бы себе жаргонных выражений в присутствии старшего по должности — «ментяра», «отхряпает»… Теперь на подобные мелочи не принято обращать внимания. Вот и он сейчас не сделал капитану замечания. Само собой, мимо внимания подполковника не прошло то, что Яковлев нарастил солидные агентурные позиции в милиции. Судя по степени осведомлённости, он плотно контролирует движение взятой на мушку цели.

Яковлев прищурил глаза, очевидно, вспомнив всполошившую их вчера выходку Маштакова, потом сказал жёстко:

— Кишка у него тонка, чтобы повеситься. Слишком он себя любит. Ничего, скоро его в камере другие любить будут. У меня реальная информация, он тяжкое преступление укрыл. Буду отрабатывать параллельно с реализацией по Нарциссу.

Подполковник промолчал. Маштакова он знал ещё по прокуратуре. Следователем парень подавал надежды, о нём говорили. Всего за несколько лет вырос до должности заместителя прокурора, шутка ли. Пару раз они пересекались по работе, впечатление о себе он оставил хорошее — вдумчивый, рассудительный, грамотный, простой в общении. Потом он стал выпивать больше положенного, чудить, залетел по-крупному, и прокуратура поспешила от него избавиться. В милиции Маштаков подвизался на чернорабочих должностях — сперва следаком, теперь вот — опером. Серьёзной информации по нему не было. Прикрывал какого-то мелкого коммерсанта, дружка детства, получал с него копейки. Жил по средствам, двое детей, жена — учительница. С вредными привычками не расстался, и потому до сих пор бегал в капитанах. Как положено заурядному хомуту, в меру сил раскрывал банальную бытовуху, её же сотоварищи по возможности укрывал. Против Маштакова лично замнач ничего не имел, даже немного по-житейски ему сочувствовал — способный мужик загубил себе карьеру, а попутно и судьбу. Но своей художественной самодеятельностью он создал проблему Комитету, а посему должен быть наказан.

Привлечение сотрудника милиции к уголовной ответственности за совершение должностного преступления учитывалось в служебные показатели ведомства. Конечно, Директором на современном этапе делался акцент на выявление коррупции, но на безрыбье, как говорится…

— Действуй, Тимур, — одобрил намерения подчиненного подполковник.

13

14 января 2000 года. Пятница.

07.00 час. — 08.15 час.

Потолок был незнакомый, Миха обладал фотографической памятью на потолки. Этот, обклеенный белыми пенопластовыми квадратами с рельефным рисунком, имитирующим лепнину, он наблюдал над собой впервые.

«У пьяных дней есть своё завтра» — говорят англичане.

С первой мыслью в мозг ворвалась невыносимая тупая боль, будто гвоздь в затылок вбили. Маштаков сжал виски ладонями и замычал, уткнувшись в подушку. Тоже, кстати, неизвестную — мягчайшую, пуховую, в пахнувшей морозной свежестью наволочке. Тонкий аромат тонул в чёрном смраде, рвавшемся наружу из несчастного нутра опера, отравленного крепким, дешёвым, а возможно и палёным алкоголем.

В следующее мгновение он идентифицировал себя лежащим на узкой односпальной кровати, под одеялом, в абсолютно голом виде. Без трусов в незнакомой, пусть и не враждебной обстановке Миха почувствовал себя беззащитно. Инстинкт самосохранения заставил его преодолеть притяжение спального места и сесть. За проявленную активность последовала немедленная расплата — мощный удар вогнал торчавший в затылке гвоздь по шляпку. Зазвеневшая голова пошла кругом, Маштаков опёрся спиной о стену, на которой висел колючий ковёр. Дождавшись, когда кружение замедлится, принялся ощупывать постель вокруг себя. Пропажа нашлась под одеялом, в ногах, в скомканном состоянии. Натянув просторные семейники, Миха с облегчением вздохнул — большое дело сделал. После этого осмотрелся, пытаясь понять где находится. Через незашторенное окно комнату заливало бледно-молочное свечение уличного фонаря. Привыкшие к сумраку глаза различали каждый предмет обстановки. Судя по игрушкам, письменному столу и стеллажу с учебниками здесь размещалась детская. Щель под дверью заполняла жёлтая полоска света из прихожей.

Оттуда доносились приглушенные голоса ребёнка и взрослого.

— Мамочка, я пошла.

— Через дорогу осторожней. Будь умницей.

Затем последовали звук поцелуя, быстрое шарканье шагов, стрёкот поворачиваемой ручки замка, скрип двери и стальное клацанье сработавшего на «хлоп» ригеля. Оставшийся в квартире человек приблизился к двери комнаты, в которой находился оперативник, и приоткрыл её.

— Проснулся, путешественник? Слышу — стонешь.

Одна загадка успешно разгадана. Усталого путника приютила добрая женщина по имени Нина. Значит, он вчера и до «Магната» добрался.

— Сколько времени? — хрипло спросил Миха, надеясь услышать: «Спи, ещё рано».

— Половина восьмого, Лизу в школу проводила.

— Встаю, — без вариантов заверил хозяйку Маштаков.

Так же твёрдо Хрущев обещал к восьмидесятому году построить в стране коммунизм, а Горбачев — к двухтысячному обеспечить каждую советскую семью отдельной квартирой. Но Миха решил не брать примера с этих пустых мужиков и скинул ноги на палас. Предметы его одежды компактно грудились на придвинутом к кровати стуле. Первым делом оперативник цапнул трикотажную фуфайку, которую он надевал под джемпер. От сердца отлегло — ладонь нащупала знакомые контуры удостоверения, хранившегося в застёгивающемся на пуговку нагрудном кармане. Одевшись, Маштаков вышел в прихожую в поисках двери, за которой располагаются удобства.

— Вот сюда, — подсказала высунувшаяся с кухни Нина. — У меня два в одном. Ой, погоди-ка минуточку!

Шлепая задниками тапок, она ловко обогнула Миху и занырнула в дверь, к которой были привинчены две пластмассовые фигурки — щекастый розовый пупсик писает и он же лыбится под струей, падающей из душевой лейки. Вышла Нина быстрее чем через минуту, пряча за спиной какой-то женский секрет.

— Можно? — на всякий случай подстраховался гость.

— Теперь можно.

Маштаков заперся на задвижку в совмещенном санузле. Здесь было тепло, чистенько и уютно,