11 октября: «Сердце я излечила сахаром. Летом болела радикулитом, закончившимся ишиасом. Не выезжала. Не работала. Волосы, после цинги, лезут; зрение повреждено. Мозг оскудел. Когда-то бесплодие было коротким эпизодом, теперь эпизодичны просветы мысли. Печататься нельзя. Ученики подражают и утрируют. В августе я задумала оставить кафедру и перейти на полставки. Зимы ужасают меня. Я, однако, не ушла. Меня затягивает небытие, я боюсь этого. Под влиянием друзей, я снова привязала себя к грузу, чтоб не отлететь. Весной терзали меня зело, пили из меня лимитную кровь: пошли защиты моих учениц, а этого не прощают. Я вела себя решительно и спокойно, и после провала в совете факультета диссертантки прошли в совете университета. Занимаюсь, очень бесплодно, греческой лирикой, полной шарад. И дело нейдет, и перспектив опубликованья нет, и голова плохая. Читаю много. Чтоб оглушить себя, набрала часов. Конечно, никто не может так читать греческую литературу, как я, потому что все главное прошло у меня исследованиями, и я вот уже два месяца верчу одну Илиаду, и конца не видно»[1247].

Защиты диссертаций с наступлением мирного времени сами стали ареной серьезных боевых действий. В первой половине 1946 г. на филологическом факультете было защищено шесть кандидатских диссертаций[1248], из которых 16 мая состоялась защита двух диссертаций по кафедре классической филологии. Первая – Б. Л. Галеркиной на тему «Агон в структуре греческой трагедии» (оппоненты – Б. В. Казанский и М. Е. Сергеенко, научный руководитель – О. М. Фрейденберг). Вторая – ученица Ольги Михайловны довоенной поры Н. В. Вулих на тему «Поэзия Катулла: (Интерпретации и стилистические наблюдения)» (оппоненты – С. Я. Лурье и Я. М. Боровский, научный руководитель – И. М. Тронский). Возможно, Ольга Михайловна говорит и о нелегкой защите другой своей ученицы – С. В. Поляковой на тему «Семантика образности античного исторического эпоса (5 в. до н. э. – 1 в. н. э.)»[1249], состоявшуюся годом ранее – 10 июля 1945 г. Кроме того, не без сложностей происходило 24 февраля 1946 г. обсуждение на кафедре доклада ее бывшей ученицы, перешедшей к И. И. Толстому, ассистента кафедры Н. А. Чистяковой, на тему «Гомеровская парадигма»[1250].

Как мы писали выше, несмотря на огромные трудности защит и для научных руководителей, и для самих диссертантов, положительные решения Ученого совета не всегда символизировали окончательную победу: диссертация Б. Л. Галеркиной, утвержденная ВАКом и принесшая ей диплом кандидата наук, была осенью 1948 г. неожиданно отправлена на повторное рецензирование, после чего ВАК отменил решение Ученого совета ЛГУ о присуждении ей кандидатской степени[1251], и Берте Львовне пришлось защищать в 1953 г. новую – «Лукиан в борьбе с языческими религиозными течениями II века н. э. (“Любитель лжи” и “Александр”)».

Все сложнее было печататься: причем плотиной филологической мысли в университете, как мы сказали выше, была в то время клановость, которая разъедала факультет. Когда в 1946 г. наконец вышла небольшая книжка И. П. Еремина о «Повести временных лет»[1252], О. М. Фрейденберг записала:

«Работа Еремина вышла отдельной книжкой, а моя “Интрига” и по сей день похоронена в столе Беркова. Я глубоко страдала. Ничего нельзя было напечатать. Даже жалкие Бюллетени заполнялись Алексеевым, Берковым и Реизовым[1253], тремя тесными друзьями и кумами, цепко поддерживавшими друг друга. Если что и печаталось мое, то уже как памятник мысли. Давно все было растащено, изжито, застарено»[1254].

Сложную обстановку на факультете отмечал и Б. М. Эйхенбаум:

«В субботу 22-го [июля] тяжелое неприятное заседание факультета: отчет о работе кафедры классической филологии (О. М. Фрейденберг). М. П. Алексеев вел себя совершенно неприлично, беспринципно – науськанный разными людьми. Впал опять в нравоучительный тон, довел разговор до сплетен. О. М. вела себя с большим достоинством, но было жалко ее – тем более, что против нее очень глупо говорил И. И. Толстой. Да, у нас есть Алексеев большой (китаист) и Алексеев маленький. Как он кокетничает, ломается, изображает “государственного человека” – ужасно»[1255].

Кафедру классической филологии Б. М. Эйхенбаум после защит 16 мая отмечал особо:

«…Защиты диссертаций по античной литературе: Галеркиной (по греч[еской] трагедии) и Вулих (Катулл). Профессора передрались. У них там на [классическом] отделении что-то неладно»[1256].

Вместе с тем в университете происходили серьезные преобразования, являющиеся плодами масштабной деятельности ректора Вознесенского и стремления руководства страны «догнать и перегнать» иностранную науку. Еще 18 февраля 1944 г. было подписано постановление правительства № 178 «Об утверждении Положения о научно-исследовательской деятельности высших учебных заведений»; само Положение начиналось словами:

«1. Основными задачами научно-исследовательской деятельности высших учебных заведений являются:

а) подготовка в высших учебных заведениях научно-преподавательского состава “смело ведущего борьбу против устаревшей науки и прокладывающего дорогу для новой науки” (Сталин);

б) наиболее полное привлечение профессорско-преподавательских кадров к выполнению научно-исследовательских работ, способствующих развитию народного хозяйства, укреплению обороны страны и дальнейшему прогрессу науки и культуры в Советском Союзе;

в) повышение научной квалификации профессорско-преподавательских кадров;

г) практическое ознакомление учащихся высшей школы с постановкой и разрешением научных и технических проблем и привлечение наиболее способных из них к выполнению научных исследований»[1257].

Постановлением СНК СССР от 2 марта 1946 г. в составе Ленинградского университета были образованы четыре научно-исследовательских института – философии, экономики и права; восточный; исторический; филологический[1258]. В действительности работать Филологический НИИ стал только с 1948 г.

Образование Научно-исследовательского филологического института еще больше способствовало сращиванию филологического факультета и учреждений Академии наук, поскольку это соответствовало утвержденному Совнаркомом СССР положению:

«Высшие учебные заведения проводят научные исследования в тесном контакте с учреждениями Академии наук СССР ‹…› путем согласования планов научно-исследовательских работ, организации совместных научных исследований, проведения совместных научных конференций и совещаний»[1259].

Свою точку зрения на организацию Филологического НИИ изложила О. М. Фрейденберг:

«Теперь Алексеев директор Филологического института, а Берков заведующий литературным сектором. Этот институт – надстройка над факультетом. Кафедры ведут прежнюю работу на прежних правах, но у них появился еще ряд начальников. Дело в том, что декан не может “следить” за научной работой, требующей отдельного местного гестапо. Дирекция нового института выполняет эту “особую” функцию»[1260].

Кроме того, свою охранительную функцию со всей ответственностью нес и Ленинградский горком ВКП(б) – идеологическая цензура активизировалась. 11 марта 1946 г. Б. М. Эйхенбаум записал:

«Вчера у меня был Е. М. Кузнецов – принес мне гранки статьи о драматургии Лермонтова, совершенно исковерканные Горкомом. В таком виде печатать нельзя. Всюду выброшено все, что говорится о соотношении Л[ермонто]ва с европейской литературой – Шиллер, Шеллинг, Байрон