Отдельно об этих выводах М. А. Шнеерсон было сказано в разгромной статье Г. А. Пелисова «О фольклорных основах “Сказок» А. С. Пушкина», напечатанной в журнале «Советская этнография», где автор неоднократно упоминает Марию Александровну в мужском роде:

«Есть несколько исследований, которые на значительном и убедительном материале раскрывают работу Пушкина над освоением русской народной поэзии. Таковы статьи проф[ессора] Н. П. Андреева, Ю. М. Соколова, М. А. Шнеерсона [sic!]. Но вот что удивительно: эти авторы в заключении делают выводы, прямо противоположные всему, что ими до этого доказывалось, выводы об иностранных заимствованиях. “Черпая сюжеты для своих сказок из сборника братьев Гримм, из ‘Тысячи и одной ночи’, из русской сказочной традиции, Пушкин отбирает те сюжеты, которые имеют варианты в международном фольклоре – с одной стороны, у которых есть параллели среди русских сказок – с другой” (М. А. Шнеерсон)»[1194].

Несмотря на сдержанность цитаты, общий тон статьи был вызывающим; по поводу этой публикации М. К. Азадовский писал Ю. Г. Оксману:

«А читали очередную фальшивку и гнусь, которую так заботливо и услужливо опубликовал Чичеров в “Сов[етской] Этн[ографии]”? Имею в виду статью о “Сказках Пушкина”. Что делать – опять молчать, как при всех предыдущих фальсификациях и клеветнических выпадах…»[1195]

В результате М. А. Шнеерсон вынуждена была написать новую диссертацию, также по фольклористике – «Фольклор в творчестве М. Горького, 1892–1917», которую защитила в 1954 г. в ЛГПИ имени А. И. Герцена. Особенно стоит отметить, что для придания актуальности диссертационной работе она уже ранее была вынуждена сменить тему – первоначально она писала диссертацию о Ф. И. Тютчеве[1196], но перемена Тютчева на Пушкина все равно не уберегла ее.

Достойно особого упоминания то обстоятельство, что глава экспертной комиссии ВАКа по филологическим наукам профессор Н. Ф. Бельчиков, который без осечек проводил идеологическую линию партии в процессе проверки диссертаций, в 1949 г. стал директором Пушкинского Дома и проявил на этом посту все свои «лучшие» качества, отравив жизнь многим, передав бразды правления экспертной комиссией Д. Д. Благому.

Как можно видеть из приведенных примеров, ВАК занимал в системе идеологического контроля вполне определенное место, оказываясь еще одним, причем достаточно серьезным, препятствием для научной мысли. Аффилированность ВАКа с Министерством высшего образования СССР лишь увеличивала силу его воздействия на высшую школу – ошибочные решения ученых советов вузов вменялись в вину их руководителям. Именно поэтому все тяжелее становилась подготовка диссертаций, а число аспирантов, закончивших аспирантуру, сдавших кандидатские экзамены, но не подготовивших к защите саму диссертацию, неуклонно росло.

Филологический факультет лгу до августа 1946 года

«Чрезвычайно интересной, с точки зрения истории науки, задачей было бы показать, сколь плодотворно влияли друг на друга различные по научным позициям, но равно блистательные по таланту и эрудиции ученые-филологи, которых судьба с неповторимой щедростью собрала в 1930–1940 гг. в стенах Ленинградского университета»[1197], – писал в 1973 г. Ю. М. Лотман в статье об О. М. Фрейденберг.

К сожалению, настоящая книга посвящена влиянию иного толка, но по силе воздействия, действительно, поистине выдающемуся…

«История Ленинградского университета» так описывает интересующий нас период:

«Послевоенный период развития языковедческой и литературоведческой наук в университете характеризуется значительным подъемом теоретического уровня всей исследовательской работы. Научные сотрудники факультета идейно росли и закалялись в борьбе с различными антимарксистскими теориями, с проявлениями буржуазной идеологии. Развитие научной критики создавало благоприятные предпосылки для движения вперед»[1198].

Вернувшийся в Ленинград из Саратова в мае – июне 1944 г. университет авральными темпами разворачивал свою деятельность, занимался ремонтом и приведением в порядок факультетских помещений. Этим были заняты все – от профессоров до студентов (справедливо сказать – студенток, так как мужчин было очень мало). Каникулы были отменены. Кроме бесконечных трудовых повинностей на студентов и преподавателей ложилась и так называемая общественная нагрузка:

«В 1944–1945 гг. громадное значение имела лекторская, пропагандистская работа в районах Ленинградской области, только что освобожденных от немецкой оккупации. По путевкам университетского лектория профессора и студенты ехали с лекциями, докладами в поднимающиеся из небытия колхозы, предприятия, школы, больницы, ремесленные училища»[1199].

Такой лекционно-пропагандистской нагрузкой невозможно было манкировать, а потому студентам непосредственно для учебы, а преподавателям для подготовки лекций и научной работы оставалось совсем немного времени. Нервозную обстановку на факультете подогревало ужасающее бытовое положение и проблемы с продовольствием. Но идеологических гонений на университетскую профессуру не наблюдалось – за Вознесенским университет себя чувствовал как за каменной стеной, – однако тяжелое бытовое и материальное положение способствовало развертыванию серьезных интриг внутри самого факультета.

Александр Павлович Рифтин (1900–1945), декан филологического факультета с начала 1941 г.[1200], «работал в ЛГУ в самые трудные месяцы блокады, затем организовывал эвакуацию факультета и сам выехал с Университетом в Саратов»[1201]. Он с 1939 г. заведовал кафедрой ближневосточных и африканских языков, которая была упразднена в эвакуации в марте 1943 г. В Саратове в ходе подковерных боев А. П. Рифтин в сентябре 1942 г. оказался заменен на посту декана факультета Г. А. Гуковским[1202]. Такое обхождение уязвило Рифтина, и он с радостью перешел в состав формируемого в феврале 1944 г. отдельного Восточного факультета ЛГУ; стал там заведующим кафедрой ассириологии и гебраистики, продолжив чтение курсов шумерского и аккадского языков, введения в языкознание и прочих дисциплин[1203].

Но профессор Г. А. Гуковский не смог долго продержаться в должности декана. Жена М. П. Алексеева описывает сложившуюся тогда ситуацию следующим образом:

«Сначала Вознесенский снял с деканства Рифтина и поставил Гр. Гуковского. Теперь же, порассорившись со всеми и развалив всю работу факультета, Гуковский подал в отставку и она, кажется, принята. Вообще, атмосфера на факультете не очень приятная. Очень приятно держатся Эйхенбаум, Балухатый и Пропп, с которыми мы главным образом и общаемся»[1204].

В это время Г. А. Гуковский совместно с В. Е. Евгеньевым-Максимовым[1205] подготовил к печати брошюру агитационного характера «Любовь к Родине в русской классической литературе», изданную под грифом ЛГУ[1206]. (Первоначально книга называлась «Патриотические мотивы в русской художественной литературе», но затем заглавие было изменено[1207].) Перу Григория Александровича в этой работе принадлежат главы «XVIII век», «Радищев», «Поэты-декабристы», «Пушкин» и «Лермонтов». В действительности книга эта представляла собой переработку написанных Г. А. Гуковским и В. Е. Евгеньевым-Максимовым статей для цикла «Советские патриоты», публиковавшихся в саратовской газете «Коммунист»[1208].

Несмотря на ненаучный патриотический пафос всех без исключения глав этой книги, а также изрядное обращение (особенно Евгеньева-Максимова)