в других государствах, лишь тень по сравнению со свободой Рима — что, вероятно, покажется вам парадоксом, — здесь также существует иной образ мышления. Рим — это, я полагаю, высшая школа мира; и я тоже был испытан и усовершенствован.58

В октябре 1757 года, вооружившись рекомендательными письмами, он отправился из Рима в Неаполь. Там он жил в монастыре, но обедал с такими людьми, как Тануччи и Галиани. Он посетил города с классической историей — Поццуоли, Байю, Мизенум, Куме — и в изумлении стоял перед величественными храмами Паэстума. В мае 1758 года он вернулся в Рим, нагруженный антикварными познаниями. В том же месяце он был вызван во Флоренцию для каталогизации и описания огромной коллекции драгоценных камней, слепков, гравюр, карт и манускриптов, оставленных бароном Филиппом фон Штошем. Эта работа заняла его почти на год и почти подорвала здоровье. Тем временем Арчинто умер, а Фридрих Великий опустошил Саксонию; Винкельман лишился квартиры в Канчеллерии и пенсии от несчастного короля-курфюрста. Альбани пришел ему на помощь, предложив четыре комнаты и десять скуди в месяц на содержание библиотеки. Сам кардинал был ярым антикваром; каждое воскресенье он выезжал вместе с Винкельманом на поиски древностей.

Винкельман укрепил свою репутацию, выпустив научные монографии: О грации в произведениях искусства, Замечания об архитектуре древних, Описание торса в Бельведере, Изучение произведений искусства. В 1760 году он пытался организовать поездку в Грецию с леди Ор Форд, невесткой Горация Уолпола; план провалился. «Ни о чем на свете я не мечтал так страстно, как об этом», — писал он. «С готовностью я позволил бы отрубить себе один из пальцев; поистине, я сделал бы себя жрецом Кибелы, если бы только увидел эту землю при такой возможности».59 Жрецы Кибелы должны были быть евнухами, но это не помешало Винкельману осудить старое постановление римского правительства, предписывающее закрывать металлическими фартуками интимные части Аполлона, Лаокоона и других статуй в Бельведере; «вряд ли когда-либо в Риме, — заявлял он, — существовало столь ничтожное постановление».

Чувство красоты настолько доминировало в нем, что почти отменяло всякое осознание пола. Если он и чувствовал эстетические предпочтения, то они отдавали предпочтение красоте мужественной мужской фигуры, а не хрупкой и преходящей женской прелести. Мускулистый торс Геркулеса, похоже, волновал его больше, чем мягкие и округлые контуры Венеры Медичи. Он не мог не сказать доброго слова о гермафродитах — по крайней мере, о том, который находится на вилле Боргезе.60 Он протестовал: «Я никогда не был врагом другого пола, но мой образ жизни отстранил меня от всякого общения с ним. Я мог бы жениться и, вероятно, должен был бы это сделать, если бы вернулся на родину, но теперь я почти не думаю об этом».61 В Зеехаузене его дружба с учеником Лампрехтом заняла место женских привязанностей; в Риме он жил с церковниками и редко встречался с молодыми женщинами. «Долгое время, — рассказывают нам, — по субботам с ним обедала молодая римлянка, стройная, красивая и высокая, с которой он говорил о любви».62 Он «приказал написать портрет прекрасного кастрата».63 Он посвятил юному барону Фридриху Рейнгольду фон Бергу «Трактат о способности чувства к красоте»; «читатели находили в нем и в письмах к Бергу язык не дружбы, а любви, и таковой она на самом деле является».64

В 1762 и 1764 годах он снова посетил Неаполь. Его «Письмо о древностях Геркуланума» (1762) и «Отчет о последних геркулановских открытиях» (1764) дали европейским ученым первую упорядоченную и научную информацию о сокровищах, раскопанных там и в Помпеях. Теперь он был признан высшим авторитетом в области древнего классического искусства. В 1763 году он получил должность в Ватикане как «антиквар при Апостольской палате». Наконец, в 1764 году, он опубликовал массивные тома, которые писал и иллюстрировал в течение семи лет: Geschichte der Kunst des Alterthums (История античного искусства).

Несмотря на долгую и кропотливую подготовку, книга содержала множество ошибок, две из которых были жестокой мистификацией. Его друг Менгс подсунул ему в качестве точных репродукций античных картин два рисунка, рожденных воображением Менгса; Винкельман перечислил эти картины, использовал гравюры и посвятил весь труд Менгсу. В переводах, которые вскоре появились на французском и итальянском языках, были допущены почти все ошибки, к огорчению Винкельмана. «Сегодня мы мудрее, чем были вчера», — писал он друзьям. «Дай Бог, чтобы я мог показать вам свою «Историю искусств», полностью переделанную и значительно расширенную! Я еще не научился писать, когда взял ее в руки: мысли еще не были достаточно связаны между собой; во многих случаях не хватает перехода от предыдущего к последующему, в чем и состоит величайшее искусство».65 И все же книга выполнила очень сложную задачу — хорошо написать об искусстве. Его глубокая преданность своему предмету возвысила его над стилем.

Он обратился буквально к истории искусства, а не к гораздо более простой истории художников. После торопливого обзора египетского, финикийского, еврейского, персидского и этрусского искусства Винкельман выпустил весь свой энтузиазм на свободу на 450 страницах, посвященных классическому искусству греков. В нескольких заключительных главах он обсуждает греческое искусство при римлянах. Он всегда делал акцент на греках, поскольку был убежден, что именно они нашли высшие формы красоты: в утонченности линии, а не в яркости цвета, в изображении типов, а не личностей, в нормальности и благородстве фигуры, в сдержанности эмоционального выражения, в безмятежности аспекта, в спокойствии черт даже в действии, и прежде всего в гармоничной пропорции и соотношении различных частей в логически едином целом. Греческое искусство, по мнению Винкельмана, было веком Разума в форме.

Он связывал превосходство греческого искусства с тем высоким уважением, которое греки уделяли совершенству форм у представителей обоих полов. «Красота была совершенством, которое вело к славе, ведь в греческих историях упоминаются те, кто отличался ею».66 так же как сейчас в историях упоминаются великие государственные деятели, поэты и философы. У греков существовали конкурсы красоты, а также атлетические состязания. Винкельман считал, что политическая свобода и лидерство греков в средиземноморском мире до Пелопоннесской войны привели к синтезу величия и красоты и породили «великий стиль» (hohe, grosse Stil) у Фидия, Поликлита и Мирона. На следующем этапе «великий» стиль уступил место «прекрасному», или «стилю изящества»; Фидий уступил место Праксителю, и начался упадок. Свобода в искусстве была частью греческой свободы; художники были освобождены от жестких правил и осмеливались создавать идеальные формы, не