С угрюмо-презрительным выражением лица, готовая разразиться горькими словами, Марта подняла глаза и поняла, что Дэвид над ней подтрунивает. Покраснев оттого, что он поймал ее на удочку, и пытаясь это скрыть, она торопливо наклонилась и поставила его башмаки сушиться у огня. Губы ее дрогнули неохотной улыбкой.

– Будет тебе хвастать, – промолвила она. – Меня не проведешь.

– Но это правда, мама. Я самый настоящий подхалим. Я много хуже, чем ты обо мне думаешь. Ты еще увидишь меня в крахмальной сорочке и тогда махнешь на меня рукой.

– Ну, уж я-то не стану ее гладить для тебя, – возразила она, кривя губы.

Стратегия Дэвида восторжествовала: он заставил мать улыбнуться.

Наступила пауза. Затем Дэвид, пользуясь хорошим настроением Марты, сказал с неожиданной серьезностью:

– Не будь же ты всегда против меня и против того, что я делаю, мама. Я это делаю не напрасно.

– Я против тебя ничего не имею, – возразила она, все еще наклоняясь над огнем, чтобы скрыть лицо. – Мне только не слишком по душе твоя работа в муниципальном совете, и политика, и все такое… Эта национализация, о которой ты так хлопочешь, и тому подобные глупости – мне все это совсем не нравится. Нет, нет, это не по мне, и в моем роду этим никто не занимался. Во времена моих предков и в мое время в копях всегда был хозяин и рабочие, и рассчитывать на что-либо иное – просто бред.

Наступило молчание. Несмотря на резкость ее слов, Дэвид чувствовал, что она смягчилась, что она теперь лучше к нему относится, и под влиянием внезапного побуждения переменил разговор. Он воскликнул:

– Да, мама, еще одно…

– Что такое? – спросила она подозрительно.

– Да насчет Энни, мама… и маленького Сэмми. Замечательный мальчишка! И Энни о нем на редкость хорошо заботится. Я давно хотел поговорить с тобой об этом. Я хочу, чтобы ты забыла старую вражду и приняла их в дом. Я очень хочу, чтобы ты это сделала, мама.

– А с какой стати?

– Сэмми – твой внук, мама. Удивляюсь, как это тебя не трогает? Не то было бы, если бы ты его знала так, как я. И потом Энни… она одна из лучших женщин, каких я встречал. Старый Мэйсер уже не встает с постели, он ужасный ворчун, вечно кряхтит, стонет, а у Пэта на руднике теперь дела плохи, и они с трудом перебиваются. Но как Энни умеет поддерживать всю семью – это просто чудо!

– А мне что за дело до них? – злобно сказала Марта и крепко сжала губы. Щедрые похвалы по адресу Энни задели ее за живое.

Дэвид вдруг понял это и спохватился, что сделал промах.

– Скажи на милость, какое мне до них дело? – повторила она, повысив голос. – Что общего может быть у меня с этой шантрапой, с этими беспутными людьми?

– О, ничего, – сказал спокойно Дэвид и снова углубился в газету.

Через минуту мать положила ему на тарелку новую порцию ветчины. Это была ее манера доказывать свое беспристрастие и доброту. Дэвид нарочно не обратил на это внимания. Он находил поведение матери дико-безрассудным, но знал, что уговаривать ее бесполезно. Уговаривать Марту всегда было бесполезно.

В три четверти девятого он сложил газету и встал из-за стола. Марта помогла ему надеть пальто.

– Ты вернешься вовремя, несмотря на этот знаменитый ланч? – спросила она.

– Да.

Он улыбнулся ей на прощание. Сердиться на Марту тоже не имело смысла.

Бодро шагал Дэвид по направлению к вокзалу. Утро было холодное, на дороге уже похрустывала ранняя изморозь. Несколько шахтеров, шедших с Террас в «Нептун», поздоровались с ним, – Дэвид шутливо сказал себе, что вот пища для самомнения, если бы он был к нему склонен. Он видел, что становится в городе заметной фигурой, да и не только в городе, а во всем районе, но принимал это без всякого тщеславия. Приветствие Стротера у школы на Нью-Бетель-стрит очень позабавило его: быстрый, полуиспуганный взгляд, полный невольного восхищения. Стротер до смерти боялся Ремеджа, председателя попечительского совета школы, он очень страдал от оскорблений и запугивания с его стороны, и все выступления Дэвида против Ремеджа и восхищали, и пугали Стротера, и вызывали в нем сильное желание пожать Дэвиду руку. Это забавляло Дэвида: ведь в прежние времена Стротер с таким презрением взирал на него сверху вниз!

Пройдя полдороги по Фрихолд-стрит, он увидел ряд новых, еще не достроенных домов для шахтеров, которые тянулись от Хедли-роуд. Издали видно было, как люди таскают кирпич, замешивают известковый раствор, строят, строят… Это радовало Дэвида. В этом был своего рода символ, было обещание победы! Ах, если бы можно сровнять с землей дома Террас с их разбитыми каменными полами, лестницами без перил, кишевшими в стенах клопами, уборными на улице! Построить десять рядов новых жилищ, расположив их так (Дэвид усмехнулся при этой мысли), чтобы все они были видны из дома Ремеджа в Слус-Дин.

Он сидел в вагоне рассеянный, задумчивый и даже забыл прочитать в дороге газету.

В Тайнкасле он направился на Родд-стрит, все так же погруженный в свои мысли. На углу Родд-стрит на прилавке газетного киоска громко вопил заголовок: «Шахты – шахтерам!» Это была рабочая газета. Другой возвещал: «Жена пэра верхом на пони на прогулке в Парк-лейн». То была уже не рабочая газета. «Это интересно!» – с неожиданным воодушевлением подумал Дэвид, и подумал, конечно, не о жене пэра.

Геддона в конторе не оказалось. Дэвид повесил пальто и шляпу, перекинулся несколькими словами со старым конторщиком Джеком Хезерингтоном и прошел в следующую комнату.

Он работал все утро. В половине первого пришел Геддон, явно в дурном настроении, ибо он, как всегда в этих случаях, был неразговорчив и груб.

– Вы были в Эджели, Том? – спросил Дэвид.

– Нет. – Геддон разбрасывал по столу бумаги, ища что-то, а когда нашел, то оно, очевидно, оказалось уже ненужным.

– Что вы сделали с сегхиллскими отчетами? – рявкнул он минуту спустя.

– Занес их в книгу и подшил к делу.

– На кой черт вы это сделали? – проворчал Геддон. – Вы из породы добросовестных дураков. – Он бегло посмотрел на Дэвида, затем отвел глаза со смешанным выражением смущения и ласки.

Он опять нахлобучил шляпу и сердито плюнул по направлению к камину.

– Какие-нибудь неприятности, Том? – спросил Дэвид.

– Помалкивайте и идем, – отрезал Геддон. – Пора идти на этот поганый банкет. Я все утро провел с Нэджентом, и он сказал, что опаздывать нельзя. Джим Дэджен и само всемогущее божество, Беббингтон, также будут там.