Шрифт:
Закладка:
Там он снова выпил, мне предложил. Я согласился, свой стакан отставил только — а он снова за бутылкой тянется.
Крошу хлеб тем временем, в воду подкидываю, а река всё темнеет, от крошек круги расходятся.
— Ба...ба, — Хмырь поперхнулся так, что бутылка из рук выпала да и в реку упала.
А баба там появилась. Мавка, если точнее. Русы косы, полны груди. Губы пухлые, лицо румяное, руки нежные, пальцы длинные. Только ниже живота не гляди — испугаешься. Да она и не показывалась полностью, только вынырнула, к камням подтянулась, чтоб весь верх был виден.
— Ты кто? — Хмырь удивился, отпрянул.
— Ну, чего ты.
Тут я отвернулся, не люблю на это смотреть. Успокоит и приголубит, утешит и позовёт, всегда всё едино: («Жена мучает, да? Не любит никто, не ценят тебя. Ну иди, иди сюда, утешу, послушаю, обниму тебя нежно»).
А потом — закрываю глаза, отхожу: глухой стук, хрип, кашель. Бьётся, руками стучит, ногами дрыгает, а та всё целует, целует его, что даже Шуре не по себе: подполз ко мне на всех четверых, сел рядом.
— Есть сижки?
— На.
Сидим, курим, ждём.
— Как он тебе?
— Среднячок, — бес потянулся тонкой лапкой, стряхнул пепел в воду, снова затянулся, выдохнул. — Тряхни там Назара, пусть активней квартирантов ищет. Жить невозможно, от таких сам скопытишься.
— А чего не так-то?
— Да ну, там хуйни внутри столько, что весь сок от пьяни ею пропитан. Так горько становится, что хоть своих алкобесов иди заводи.
— Сочувствую, — смеюсь понимающе.
— Нет, ну серьёзно, — Шура в сердцах воскликнул, так, что бычок выронил, схватился за голову. — Пойду я, Ксён, чот совсем херово.
— Давай, Шур. Ты, это. Ну, прости уж.
— Да ладно, — тот махнул лапой, — не бери в голову. Не надо тебе такого («Сестрой! Сестрой свою девушку называть!»— продолжал он сокрушаться, поднимаясь на мост).
Цивильный ты слишком, Шура, сейчас уже всё не так. Я вот вообще с отражением в зеркале встречаюсь, и ничего вполне.
— Я всё.
Мягкий, бархатный голос — и сама красивая. Знаешь, вот как русалок рисуют — она вроде и обычная самая, ничем от сестёр не отличается, а есть этот шарм всё же, какой простых смертных и завлекает. Смотришь на неё — и правда говорить, думать о ней только хочется.
Если не смотреть на изувеченное мёртвое тело рядом. Челюсти вывихнуты, кровь повсюду, от зубов осколки одни. А сама — сидит себе на камнях, хвост в воду свесила, сердце доедает.
— Хочешь? — протянула мне орган. Вернее то, что там осталось.
— Не, пасиб.
— А ко мне? — склонила голову на бок, вильнула хвостом, обняла себя за грудь, размазав алое на бледной и влажной коже.
— Тоже откажусь, — отвожу взгляд. — Рано мне к вам.
— А я всё жду и жду, — мечтательно протянула, уже кончив ужинать. — Ну, чего ты, — перекатилась на живот, опустилась на локти. Смотрит так исподлобья, улыбается. — Давай к нам. Хорошо ведь будет.
И как такой отказать. Что ни говорит — то всё сладкое, волнующее. Только губы видишь. Мягкие, пухлые. Как округляет, облизывается — совсем чуть-чуть рот приоткрыла — и смеётся тихо, привстала, чтоб снова покрасоваться.
— Ну, чем я хуже Герды твоей, а? Смотри, как умею, — совсем поднялась над водой, обхватила свои плечи, прильнула ближе — я отстранился. Та — подняла локти над головой, чтоб видел лучше. Как соски напряглись, живот втянула, шею выгнула, чтоб волосы вдоль тела стелились — и снова ко мне.
— Сердцеедка ты, Мара, — поднимаюсь, отхожу от неё.
— Так я только их, а милая твоя — душеньку подъедает. Медленно так, постепенно. Кушает и кушает, кушает и кушает. Бросай её, солнышко, с нами всё лучше будет.
— Ага, конечно, только хвост подгони — и сразу нырну, — смеюсь, закрываю глаза, чтоб не видеть, и отхожу всё.
Правда, душа моя, никогда. Никогда не связывайся с русалками. Иначе как Хмырь будешь.
Утром тело найдут — напился, упал, лицо разбил себе — стандартная картина. Там Прохор его и получит. Подержит в могилке пару дней, сделает над ним все дела — и будет ему работник новый. А моё дело здесь кончено. И зарплата новая завтра. Сначала в Треблинку (блин, не хочу туда идти, на самом деле, херово там до жути), и потом к роддому заброшенному, к начальству на ковёр.
Такие дела.
Зато ещё одна семья теперь может стать счастливой.
А под мостом снова лишь тишь да водная гладь.
Как река называется? Милое у неё название, доброе: Чревка.
===== 3 =====
Хочется чего-то спокойного, мирного и лирического. Будем честными: жизнь — это грустная штука, особенно, если нет сил и желания на поиск радостей.
Если Ты здесь, то понимаешь, о чём я. И, скорее всего, ищешь у меня утешения. Или поддержки. А я тебе про мрачняк всё рассказываю. Ну, а как иначе? Какой мир, такие и радости.
Не знаю, поставь-ка себе «Старую Мельницу» Веньки Драного (его конечно по-другому зовут, но он как-то сам говорил, что ник его — это как раз про драння, так что не вижу проблем его так называть).
Возможно, уже понимаешь, к чему.
Да, сейчас я дома, вместе с Белой.
Часто вспоминал о том, что мы действительно подходим друг другу. Она — призрак, которому нужна живая душа, я — разочаровавшийся в жизни, себе и людях инквизитор. Мы могли быть как светлый воин и тень на стене, но такое возможно, опять же, только в романтических книгах и историях про героев. В жизни всё по-другому: я ей нужен, чтобы жить, она мне — потому что понимает и принимает. С той же Наташкой часто возникали вопросы: «Куда ты в ночь?», «Опять что-то затеял», «Брось ты эти игры все» и всё прочее. При всей её любви к той стороне, она её отрицала, не видела.
Знаешь, я много думал о том, как так выходит, что та сторона повсюду, а никто в Хмаровске (Прохор, разве что, но этот тип — вообще отдельная тема) её сам собой и не видит. Обычно как говорят —
