Шрифт:
Закладка:
Мне очень хотелось забрать себе эту неоценённую сразу вещичку, без сомнения созданную с творческим умением, но данное обещание уже не позволяло так поступить. Как и отдать её Эле. Эля неосознанно разгоралась глазами, столь же переменчивыми по цвету, как и камушки на оперении птички.
Я протянула ладонь с брошью Ноли, — Ноли нашла мою вещичку среди груды готовых платьев и разумно решила, что я выронила её. Это так и было. Поощряя её не только за трудолюбие, но и за честность, я дарю ей эту брошь, — и я пристально посмотрела на Элю. Она изобразила улыбку, кивала головой и будто радовалась совместно с Ноли, — О, госпожа моя Нэя, как же вы добры к нам, как же щедры….
Ноли поспешно схватила подаренное украшение и, слегка склонившись, прикоснулась губами к моей руке, — Вашему великодушию нет меры, — сказала она, вспомнив театральную выучку. Так всегда поступали актрисы, когда благодарили своих покровителей за подарки, — Как же вы справедливы, моя госпожа, как же снисходительны даже не к проступкам, а к порокам отдельных ваших служительниц. А я и впредь буду служить вам безупречно!
Эли позеленела, как и её корсет, откуда она вытащила белый бутон, сорванный в цветниках утром, и поднесла к своему мило вздёрнутому носику, скрыв своё смятение, огорчение и страх за обнаружение её же личного воровства. Я сделала небрежный жест в их сторону, давая понять, что в их услугах пока что не нуждаюсь.
Они обе ушли осчастливленные и раздосадованные одновременно. Ноли сияла от внезапного подарка и тайно негодовала, что Эля опять увернулась от порицания. Эля радовалась, что не раскрыли, как она сочла, её очевидную кражу и жалела об утрате столь хорошенькой брошечки.
Впоследствии Ноли всё же продала брошь той же Эле, поскольку не питала любви к драгоценностям, ценя лишь наличные сбережения для покупки себе домика. Видимо, уступила она это искристое украшение за немалые деньги, поскольку Эля с веточкой из самоцветов не расставалась, прикрепляя её то на корсет, то на платье, а при этом вопросительно скашивала на меня глаза, едва я задерживала взгляд на очаровательной птичке. Прикрывала её точёными пальчиками, — а у Эли были и красивые руки к прочим её соблазнам; мол, не сержусь ли я за птичку? Я пренебрежительно отводила взгляд. Таковы и были мои привычные уже будни в моей «Мечте».
И забегая вперёд, скажу, что эту птичку уже спустя время мне передал посланец Латы. Он пояснил, что Лата нашла украшение в опустевшей к тому времени «Мечте». Брошка закатилось в щель на том самом подиуме, где мои девочки демонстрировали мои творческие новинки для жителей «Лучшего города континента». Лату привлек блеск, внезапно озаривший щель, когда луч Ихэ-Олы проник туда. Лата вытянула брошь оттуда и сразу же догадалась, что такая роскошь может быть лишь моей личной и потерянной вещью, потому и нашла повод, чтобы передать.
Брошь — птичка, как ни странно, осталась впоследствии единственной для меня вещественно выраженной памятью о моей «Мечте», о тех днях, о которых я и веду своё повествование. Тем самым и о Вильте, невольном свидетеле наших свиданий с Рудольфом, происходящих где-то на границе общепринятых норм поведения, или же за этой самой границей…. У заколдованной стены.
Тёмные и светлые воды любви
После того «сеанса насыщенного секса» в его машине и возникшей из-за этого недопустимо длительной задержки, столичные перекупщики всё равно дождались меня. Ждали бы и ещё дольше. Поскольку продавали мои изделия намного дороже, чем покупали у меня. Да ещё и выдавали их за новейшие творческие разработки и эксклюзивные модели своих собственных салонов. Но у них имелся выход на аристократические и прочие высокие уровни, а мне принадлежали лишь запросы и капризы обитательниц ЦЭССЭИ.
Ночью я не спала. И то, что вызывало возмущение, когда он тискал меня в тесной машине, — в собственной постели и уже без него наполняло всеохватной чувственностью, жаждой продолжения и бесконечного повторения уже начатого. Вызревшее, — если не перезревшее, — желание терзало и трепало меня так, что мне стоило большого усилия не вскочить с постели и не помчаться в лесопарк. И не сделала я так лишь потому, что прежде отправилась на смотровую площадку на крыше моей «Мечты». Возле закрытых ворот, с той стороны ограды, его машины я не увидела. Оказаться вновь в той самой роли, когда на всё готовая я неслась по темени к «Зеркальному Лабиринту» и… никого там не обнаружила, я уже не могла. Да и его могло не оказаться там, где он обещал ждать меня. То есть за металлической калиткой, закрываемой на ночь. И пришёл ли он пешком, или же нет, моё воображение вовсе не прельщало меня картиной секса на природе. Я не могла на такое пойти, считая подобную уступку низведением себя до уровня подлинной бродяжки, на всё готовой…
Встав рано утром, я обнаружила, что моя постель выглядит мятым комом. Кое-как одевшись, я поспешила на выход из «Мечты», уповая на чудо, на то, что Рудольф уже там, у заколдованной стены! Понукая прибывшего Вильта, еле разлепляющего глаза от недосыпа, так что он управлял машиной, досматривая сны, я вскоре уже оказалась возле пропускного пункта. Отсюда и выпускали машины из ЦЭССЭИ на лесное шоссе в сторону столицы после необходимой и рутинной проверки. И конечно, чудо вовсе не собиралось наниматься ко мне в услужение. Рудольфа там не оказалось.
После этого я не видела его довольно длительное время, уверенная, что теперь-то он точно заменит меня кем угодно. Моего обмана, будто он мальчишка, над которым потешается вздорная девчонка, не простит. Я и сама не могла понять, хочу ли я продолжения таких вот отношений, в какие он меня втянул? И можно ли ту уступку считать за серьёзные отношения? Я-то могу так думать, а он? Вовсе не обязательно. Он расплатился, как и положено с разовой особой девой и…
Я бродила и спотыкалась на ровном месте днём, роняя и теряя всё, что и держала в руках. А моя постель с комом из спутанных простыней была переполнена не утолёнными желаниями и обрывочными неполноценными снами.
В один из утренних моих выездов в столицу, когда я уже почти смирилась с его исчезновением, он и возник внезапно и
