Шрифт:
Закладка:
– Счастливо, – пожелал он тоном холоднее темных вод под обрывом.
Лейт ответил ему недоверчивым взглядом:
– Что им сказать про тебя? Что сказать Анник?
Валин подумал.
– Скажи, что я умер.
Пилот заглянул ему в глаза и с отвращением фыркнул:
– Похоже на то. Толку с тебя как с покойника.
* * *
Все прошло как по учебнику – из тех, по которым они занимались на Островах, глава о боевом духе и способности одного решительного бойца воодушевить целое подразделение. Лейт оказался у моста в переломный момент, когда кучка всадников готова была пробить баррикаду, и яростно ввязался в схватку. Он вскочил на бревна, с ходу подрезал поджилки двум ближайшим лошадям, расколол череп упавшему всаднику. Даже не обернувшись, пилот пошел в наступление – скользил между конскими боками, с равной легкостью перерезал жилы и глотки.
Анник со своими лучниками прикрыли его, а Пирр почти сразу появилась рядом. Казалось бы, не могут двое удержаться против сотни, но ургулы привыкли биться на степном просторе, где был разбег лошадям и размах копьям. Теснина моста была против них, и темнота тоже, и непрекращающийся дождь стрел. Лейт с Пирр отбили атаку, а когда ургулы обратились в бегство, отступили за баррикаду.
Валин видел все это в трубу, живот у него сводило от желчной горечи: страх за пилота и яростная гордость смешались с ожесточенной злобой. Лейт опять ослушался приказа, выбился из ряда, поступил, как ему хотелось. Мерзавец, дезертир, Шаэлево отродье, он опасен… Но почему же тогда Валин, глядя на свирепую стычку внизу, чувствовал себя самозванцем и неудачником? Профессионал выполняет задание. Он слышал это десять тысяч раз, в него это вбили муштрой. Профессионал без необходимости не отступает от предписаний. Сейчас, растянувшись на холодной крыше, так близко и так далеко от боя, он чувствовал себя кем угодно, только не профессионалом. Ему хотелось выть в голос, но задание требовало тишины, и он молчал, смотрел…
Семь раз ургулы шли на приступ и семь раз разбивались о заслон: Лейт с Пирр бились в первых рядах, мечи и ножи ртутью отливали под луной. Пирр тенью скользила между конными – с виду неспешно, но всадники каждый раз промахивались по ней, а она, нырком или в развороте оказавшись рядом, с легкостью танцовщицы чиркала ножом по шее или меж ребер. Лейт же превратился в вихрь стали, два его клинка рубили и кололи, бурей проносясь среди ургулов. Валин сто раз видел, как дерется пилот, но никогда еще тот не дрался так. Лейт походил на одержимого – неустрашимый, неутомимый, казалось, он мог бы удерживать мост днями, месяцами, и ничто его не возьмет.
Пока стрела не вонзилась ему в поясницу.
Рано или поздно это должно было случиться. Деревенские – не лучники. Они в панике. У них нет ночного зрения кеттрал. Стрелок, скорее всего, спустил тетиву, даже не глядя, куда бьет. Зато Валин видел, как древко проросло чуть ниже ребер. Прямо в кишки. Или в печень.
– Нет! – выдохнул Талал.
Валин закрыл глаза, но предсмертные крики лошадей и людей били в уши. В этот хор боли и смерти замешался и голос Лейта. Валин его не слышал, но и так знал, какой яростный вызов звучит в этом реве. Открыв глаза, он увидел, что Лейт еще на ногах, что он отказывается отступать, отбивается парой клинков, выстроив ближнюю защиту. Валин бы рявкнул, приказывая отходить за баррикаду, только Лейт бы его не услышал. А услышал бы, так не послушал.
Щеки намокли от слез. Сердце лежало в груди камнем, словно никогда и не было живым.
Он видел, как копье пробило Лейту грудь, подняло выше, выше. Стрела Анник сбила копейщика, но к тому уже подоспел другой ургул и, опасно перегнувшись с седла, ударил Лейта клинком в плечо. Валин запретил себе закрывать глаза, он должен был это видеть, как будто мог помочь взглядом, но ему было отказано даже в этом. Лейт, залитый кровью, сжимая древко пробившего сердце копья, скрылся из виду под копытами лошадей.
– Лейт… – Валин не знал, вслух или про себя назвал друга по имени.
– Ананшаэль, будь ласков с его душой, – пробормотал рядом Талал.
Валин покачал головой. Это безумие на мосту, хаос, кровь и боль – рука Ананшаэля, и ее никак не назовешь ласковой.
Капитул хин нисколько не изменился за прошедшие дни: гладкая кирпичная стена, закрытые ставнями окна и простая деревянная дверь. Правда, сквозь пыльные стекла пустующего дома подробностей было не рассмотреть.
За его спиной в большой, обшитой сосновыми досками комнате настороженно застыли будущие члены совета. Габрил, Киль, Тристе в недоумении последовали за Каденом, который несколько часов назад привел их сюда, взломал заднюю дверь и отыскал в доме комнату, выходящую окнами на площадь.
– Зачем мы здесь? – спросил тогда первый оратор, оглядывая затхлое помещение.
– Здесь назначена встреча, – ответил Каден.
Габрил опешил:
– Я всем сказал, что встречаемся в капитуле.
– А я в доставленных тобой записках велел тебя не слушать и идти сюда.
– Почему? – удивилась Тристе.
– Потому, что в капитуле небезопасно, – ответил Каден. – Проще показать, чем объяснить. Вот…
Он махнул на погрызенную мышами мебель:
– Помогите составить эти кресла к окну, чтобы людям было где сесть.
Как выяснилось, большинство потомков великих и властных родов Аннура предпочли остаться на ногах. Они, если такое возможно, смотрели друг на друга еще подозрительнее, чем в прошлый раз. Руки редко отпускали рукояти оружия, и каждый старался держаться спиной к стене. Одна Кегеллен расположилась в кресле, удовлетворенно вздохнула и задрала ноги на сиденье другого. Но если кто и был доволен, то только она.
– Мы здесь без малого час, – взорвался наконец Тевис. – А ты молчишь, стоишь столбом и только таращишься в окна, Кент тебя побери! Я начинаю терять терпение.
– Подозреваю, у тебя его и так немного было, – лениво протянула Кегеллен.
Если остальные так или иначе подражали монашеской одежде, то Кегеллен даже не пыталась замаскироваться. Она пришла в ярком желтом платье, с гирляндами из свежего жасмина на запястьях, а прическу украсила трепетавшими на ветерке павлиньими перьями. Кадену ее наряд показался нелепым до смеха, однако никто из сидевших за длинным столом не глазел на нее и не смеялся. Сама Кегеллен держалась так, будто была здесь одна, и тихонько обмахивалась тонко расписанным веером. Задержав руку, она указала веером на окно:
– Лично я оценила возможность полюбоваться тихой площадью. Согласитесь, этот квартал, как и ему подобные в других частях города, являет собой подлинную душу нашего великого города. – Веер ее снова закачался. – Обратите внимание на этот крошечный храм или вон на ту светлокожую торговку фигами и на те «милочкины розы», что вьются по стене винной лавки…
