Шрифт:
Закладка:
141 Здесь можно было бы вспомнить про другой случай (в той же традиции русской философии) компромисса при решении проблемы чужой душевной жизни, – мы имеем в виду признание определенной правды за идеей вчувствования, но, вместе с тем, противопоставление вчувствованию иного принципа отношения к другому: кроме каку Бахтина, такого рода теоретические построения присутствуют у Н.О. Лосского. Лосский данную проблему решал как гносеологическую; согласно же его основной гносеологической предпосылке, предмет познания должен быть имманентен познающему сознанию, хотя и трансцендентен субъекту сознания. Содержание индивидуального сознания, по Лосскому, потому разделяется им на «мое» и «данное мне». «“Мои” состояния сознания образуют единство Я» (Лосский И. Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма. СПб., 1903. С. 190), – весьма близко к представлениям Бахтина, под «Я» Лосский понимает «систему моих стремлений» (там же. С. 170). «“Данные” состояния образуют объективный мир <…>. Сознавая и этот мир, Я не создает его, а относится к нему как зритель» (там же. С. 190); в частности, если «объектом» для Я являются другие «я», то Я непосредственно сознает не только свои состояния, но и состояния других «Я». Способность к этому Лосский называет интуицией, свое же гносеологическое учение – интуитивизмом. Ясно, что центр тяжести в «компромиссе» у Лосского и у Бахтина смещен в противоположные стороны. Бахтин лишь нехотя признает в своей эстетике момент «вчувствования» и весь акцент делает на «вненаходимости». Напротив, Лосский, учитывая внеположность объекта субъекту, переносит объект в сознание субъекта, осуществив тем самым в своей теории полное торжество идеи вчувствования. Будучи сильно заинтересованным, как и Бахтин, в «проблеме чужого Я», поставленной в русской философии А.И. Введенским, Лосский от нее пришел к принципиально иным (по сравнению с Бахтиным) философским результатам – к мистико-метафизической концепции всеединства. Первичные интуиции этой концепции можно распознать уже в его философии 90-х годов.
142 О познавательной силе «сочувствия» писал, например, А.И. Введенский. В целом он был убежден в недоступности для нас чужой душевной жизни (ср. прим. 48). Любопытно, что, рассуждая об этом, Введенский не раз обращался к примерам «общения» с литературными героями. Так, доказывая, что в другом мы переживаем свои собственные состояния, Введенский говорил о воплощении душевного состояния в образ: мы «переживаем большую или меньшую степень сочувствия чужому душевному состоянию, то есть чувствуем при этом, что как будто бы в нас самих отразилось это душевное состояние. Например, представляя себе ревность и ее развитие, мы представляем себе образ Отелло или таким, каким его описывает Шекспир, или каким мы его видели на сцене, и в то же самое время представляем себя самих, сочувствующих этому лицу» (Введенский А.И. Лекции по психологии. СПб., 1908. Ч. II. С. 15). Понимание как гносеологическая категория восходит к В. Дильтею. См. прим. 16.
143 Оценка — категория философии Риккерта (Wertung), наряду с ценностью (Wert). Ценности – «блага», связанные с субъектом, оценивающим их; «оценка» соответствует субъективно-личному моменту «ценности». Делая в своей теории упор на трансцендентальную область культурных ценностей, Риккерт хочет решительно защитить ее от проникновения психологизма и субъектизма, сопряженных, по его мнению, с «оценкой»: «Проблема ценности есть проблема “значимости” (Geltung) ценности, и этот вопрос ни в коем случае не совпадает с вопросом о существовании акта оценки» (Риккерт Г. О понятии философии // Логос. 1910. Кн. 1. С. 33). Интуиции Бахтина – как это следует из работы «К философии поступка» – обращены против именно данного представления Риккерта, отрывающего «ценность» от «оценки».
144 См. прим. 1 к I фрагменту АГ.
145 См. прим. 40. Интересно, что ни Флоренский, ни Бахтин не интерпретируют память с позиции психолога. Флоренский видит в памяти бытийственную силу, Бахтин связывает ее с ценностным подходом к действительности.
146 Имеется в виду воззрение Г. Зиммеля. См. прим. 130.
147 См. прим. 7 к I фрагменту АГ. Ср. также: «Душевное не осуществляет “само себя”; оно является рядом событий во времени, который мы в принципе можем наблюдать именно из центра нашего духа и который мы можем опредметить во внутреннем восприятии и наблюдении. Чтобы быть личностью, мы можем лишь самососредоточиться, но не можем объективировать это бытие. И другие личности как личности не могут быть предметами» и т. д. (Шелер М. Положение человека в космосе // Указ. изд. С. 61). См. также в том же изд.: Плеснер X. Ступени органического и человек. С. 125 (человек в той мере является человеком, в какой существует вне пределов пространства и времени). Данная интуиция оказалась одним из общих мест философской антропологии, первоначальные разработки которой пришлись на 1920-е годы. Бахтин, размышлявший о человеке в категориях, весьма близких тем, которыми пользовались немецкие основоположники философской антропологии, позже осознал свою «архитектонику» принадлежащей данной дисциплине (ср.: «Очерки по философской антропологии» (1970–1971. С. 382)). Однако сопоставлением даже с одной приведенной выдержкой из Шелера уясняется самобытность бахтинских представлений: в «человеческом» событии у Бахтина изначально – еще до разработки теории диалога – двое, тогда как «человек» Шелера – изолированный индивид. В частности, по Шел еру, возможно «опредмечивание» души изнутри (см. цитату), – согласно Бахтину, для этого необходим «другой» и т. д.
148 См. прим. 2 к I фрагменту АГ. Кроме как в системе Риккерта, категория «смысл» – важнейшая в феноменологии Э. Гуссерля (последнюю чуть ниже имеет в виду Бахтин под названием «идеализма»). Чтобы разобраться во всем этом словоупотреблении, надо учесть, что «смысл» у Бахтина, во-первых, соотнесен с «героем» – «ценностью» в его концепции; и в связи с этой соотнесенностью в бахтинскую категорию «смысла» привлекаются интуиции из учения о ценностях Риккерта (вследствие чего возникает такое представление, как художественный мир). Но, во-вторых, «смысл» Бахтин хочет сблизить с «духом» (что явствует из комментируемого места) как с последним вечным основанием человека. Не стоит также забывать о том, что в «Авторе и герое…» речь идет все же не о человеке жизни, но о литературном персонаже, создаваемом средствами языка. И когда о «смысле» говорится в таком контексте, то ясно, что имеется в виду «смысл» Гуссерля – как результат «феноменологической редукции», то «идейное» ядро, которое остается после освобождения высказывания от грамматических и прочих языковых оболочек. Во всяком случае, развитие мысли Бахтина, отразившееся в композиции «Автора и героя…» – переход от тела к душе, а затем к духу – может вызвать ассоциацию с гуссерлианской «редукцией». По
