Он говорит невесть с кем, соображая, как ему прошмыгнуть дальше по коридору. Старик-призрак, весь в отсветах мертвенного голубоватого света. Стоящий посередь стен, в которых копошится страшная тварь. Медленно выпивающая разум и силы из тех, кто в каждой этих спален.

Холодок догадки отвердевает во мне. Становится — заострённым клинком гнева.

— Вы знали, что это за тварь. Каждый день. Знали — и не остановили⁈

— … что, Куколка? Да, совсем вот дурачок. Говорит — останови Хозяюшку, старый Найви! Дальше скажет — реки давай поверни вспять, старый Найви. Укуси луну, выпей море, старый Найви!!

— Варгам вообще-то нельзя…

Это напоминает мне Лайл — и он, конечно, слышал от пятна в моей памяти, обрамлённого каштановыми волосами и теплом, и болью. Только едва ли Гриз знала о псигидрах всё.

— Чушь! Тварь боится его! Спроси — почему он тут шатается по ночам? Потому что она не приходит в его спальню. А если и приходит — не воздействует на него как на нас. Так ведь, Аэрвен⁈

Найви, тряся головой, делает шаг от меня по коридору. Гримасничает, бормочет под нос — и в глазах за седыми пасмами блестит что-то… страх? Стыд, воспоминание? И он вздрагивает от слов, которые вылетают у меня изо рта.

В словах — неожиданный свист. Кажется, это кнут из кожи скортокса.

— Поэтому ты ищешь её в коридорах, да? Простукиваешь здесь стены. Обшариваешь углы. Заходишь ты в чужие спальни, или она и там бежит от тебя? Ведь у Страшного Чердака ты сегодня был неслучайно?

Догадки прокатываются по мне волнами. Сотрясают — жгучие, горькие. Рвутся вовне одна за другой.

— Почему она тебя так боится? Потому что она коснулась тебя, да? Взяла у тебя что-то в первую ночь, а может, во вторую… И потом дотронулась до чего-то, что для неё гибельно. И отступила, отступила настолько, что ты сам гоняешься за ней. Потому что ты слишком хочешь отдать ей что-то. Так ведь, Пастырь⁈

— Не Пастырь! — голос у него срывается в визг. — Не лезь… не знаешь! Пастыри берегут, Пастыри помнят! Пастыри боль… они… боль… не помню, не помню ничего! Я не делаю это, я не помню!

Он почти уходит в жалобный скулёж, но мне сейчас всё кажется ложью. Этот коридор, где под мягкими луговыми цветами на обоях — плывёт неспешно тело вытвани, пробираются её отростки по проделанным для неё ходам. И шёпот Лайла: «Янист, слушай, подожди… нужно…» Мне наплевать, что нужно, наплевать — о чём скулит притворщик-старик.

Там, в спальнях сейчас, — тридцать пять несчастных, закутанных в лживые, прекрасные сны… и щупальца твари припадают к ним, насыщаясь болью, памятью, магией.

— А Хозяюшка добрая, у всех взяла, у меня только… мало…

— Добрая, — получается почти выплюнуть это слово. — Ты настолько хотел это лекарство от боли, что позволил ей продолжать. Позволил ей… убивать. Ты хуже Кровавых варгов!

Он вздрагивает и застывает с неожиданно тихим, скрежещущим смехом. А рядом со мной оказывается Лайл — и холодная ладонь с размаха запечатывает рот.

— Придержи своего единорога! Валим, пока она не услышала. Давай вниз, дальше к административному зданию — там Чаша…

Говорит он, уже подталкивая меня к лестнице. Высвобождаюсь — как бы то ни было, надо прихватить с собой сумасшедшего варга, пока нас не услышала…

— Она… псигидра?

Лайл на ходу бросает на меня взгляд, будто проверяя — в своём ли я уме.

— Полли.

Отвечаю таким же взглядом. При этом промахиваюсь ладонью мимо руки Найви, который на обоих нас пялится как на чокнутых.

— Кто такая Полли, а⁈

— Да ладно, — отвечает Лайл на мой взгляд. — Очевидно ведь, что психушкой рулит она, а её мужен… ч-ч-чёрт корявый водный, три мантикоры ему в дышло!

Лайл звучит, будто он не в своём уме, но нет — он в своём… Просто коридор освещается тёплым светло-медовым цветом. И взбегают лёгкие шаги по толстому ковру на лестнице с первого этажа.

Последние ступени. Слишком близко. Нам не успеть спрятаться за одну из дверей.

И всё равно ведь она наверняка слышала.

Потому что это Полли возникает в освещённом коридоре — и волосы у неё теперь не подобраны под сетку, две легкомысленные косички торчат на голове, и ещё она одета теперь во что-то вязанное, тёплое и домашнее, что явно ей велико. И от этого кажется девочкой, которая нарядилась в старушечью кофту.

Или старухой, которая притворяется девочкой.

— Вот зачем вы так, а?

Цветы на обоях — сады и клумбы. Рои бабочек. Безмятежных, порхающих. Звуки сна летят из спален. И бурлит там, за стенами — псигидра, поглощая чужую боль. Возвращая в детство.

Лицо детства — гладкое, почти без морщин. С милыми ямочками и светящимися глазами. Она не идёт — порхает нам навстречу, легче бабочек по стенам, а мы отступаем, все трое… Перед маленькой, хрупкой куколкой, женщиной-девочкой, такой светлой и приветливой.

Будто за ней тянется густая, чёрная тень с извивающимися щупальцами.

— Куда вы, глупыши? А со Страшного Чердака зачем сбежали?

— Ну-у, потому что там было страшно? — предполагает Лайл вполголоса. — Там же, понимаете ли, вытвань. Которой вы каким-то образом рулите и из-за которой вы вроде как основали эту лечебницу.

— Эмри, ну ты скажешь — я основала! Мой гениальный муж…

— Ширмочка. Которую вы, надо думать выбрали, потому что она представительно выглядит, а?

— Нет. Вообще-то, у него были деньги.

Она улыбается радостно, открыто. Голос разносится полным колокольчиком — искренним, смешливым. У него были деньги, говорит она. И ещё он достаточно дурачок, чтобы не интересоваться — что живёт под лечебницей. И как исцеляются пациенты. Наивный дурачок — и добрый, верит в какие-то свои исследования, сказки и светила… Погружён в них, не видит ничего вокруг, кроме своей науки. Он бы веками сидел над своими исследованиями — если бы не она. И он никогда не был солидным. Очки, часы, бородка — да… производит впечатление.

— … это я посоветовала ему отрастить. И пиджак, и часы — это мой подарок. А ещё он заикался, и мы с ним работали над этим. Смешно сказать, как он боялся первых пациентов. Но у Морти такой прогресс теперь. Вам же понравилось? Он теперь всё это