двумя восхитительными сравнительными объектами: без пренатальной подготовки и с ней… Я думаю, ответ на то, кто выживет, очевиден.

Он подошёл ко мне и надавил на низ живота. Я вскрикнула от боли и выворачивающего мерзкого чувства, когда его пальцы коснулись твёрдого, как камень, дна матки, которое к седьмому дню стояло вровень с верхним краем лона. Не так давно он, покачав головой, решил, что её сокращение движется медленнее нормы, и начал ставить мне окситоцин. Швы, по его мнению, тоже заживали плохо. Я и сама это чувствовала — при смене положения тела в кровати и тем более ходьбе промежность и низ живота немедленно начинало ныть, как и сами тазовые кости, а походы в туалет сделались настоящей пыткой. Химик объяснял это сниженными в моём возрасте способностями тканей к растяжению и регенерации, а я сдерживала слёзы, думая о дочке, которую не вижу, и о том, что повышенный уровень кортизола при хроническом стрессе как раз ведёт к нарушениям в работе всех систем организма. Хотя бы по этой причине его эксперименты на мне не могли называться «чистыми» — разве что в своих работах он собирается затрагивать темы изменений физиологических параметров и процессов у млекопитающих, проживающих в условиях неволи, рядом с источником постоянной опасности. «Тема диссертации: влияние среды подвала на макроорганизм»…

Моё дыхание стало прерывистым, а стон, вырвавшийся из горла, ослабел и затих. Голова, словно безвольная тряпка, упала на подушку.

— Катюш, это приступы слабости у тебя должны уже закончиться. Ты перенесла совершенно обычные роды, даже не кесарево сечение, и при этом ты даже за ребёнком сама не ухаживаешь, чтоб уставать…

Я что-то неразборчиво прошептала.

«Ненавижу тебя, высокомерный ублюдок…»

— Что? — он наклонился ко мне. Я сморщилась от запаха дорогих духов и кондиционера и открыла безумно бегающие по сторонам глаза. Карамельно-каштановая шевелюра гада была совсем близко, в дюйме от моего лица. Как же мне хотелось плюнуть ему в волосы… Желательно с жевачкой — чтобы этот урод, разглядывая в зеркале любимоеотражение, краснел от злости, видя вместо красивых волос уродливую, будто выеденную паразитами, плешину.

Выбора не было. Не дав ему опомниться, я обвила его левой рукой вокруг шеи и быстро поцеловала в губы. Ощущение отвратительное — будто пробую на вкус обмазанную слизью резину. Всасываю в себя дождевого червя или большую жирную пиявку.

Стараясь не дышать, другой рукой я быстро провела по его телу, спускаясь всё ниже, пока не нащупала то, что мне нужно.

Предмет был округлым и твёрдым. Да, именно он. Стараясь действовать как можно мягче, я ухватилась ближе к его краю и осторожно потянула вверх, не переставая при этом целовать Филина. Затем с помощью той руки, что держала его шею, я медленно стала подтягиваться наверх. Между ног пронзила резкая боль, которая, как льющийся в стакан кипяток, начала подниматься выше. Учитывая то, что собираюсь сделать, я понимала, что это, вероятно, только начало.

Наконец я села. Крепко обнимая Химика теперь уже обеими руками, я немножко оттолкнула его назад. Превозмогая боль, неуклюже сползла на пол. В области груди на футболке почувствовалась сырость от выступившего во время сильного прижатия к Химику молока — я не успела надеть бюстгальтер.

А затем, в один шаг переместившись за его спину, я также тихо прижала острую рукоять неврологического молотка к его шее и прошептала ему в ухо:

— Сейчас твоя очередь делать всё, что я скажу. Откажешься — и ты покойник, тварь.

* * *

Своей сосредоточенности, которая напрочь затмила даже изнуряющую послеродовую слабость, я удивлялась сама. Страха не было — одна только ненависть, заставлявшая меня всё глубже вдавливать рукоять молотка в тонкую шею Химика, пока мы шли по длинным, знакомым нам коридорам лаборатории. Скорей всего, ублюдок и сам понимал, что я не блефую, так как неожиданно покорно и молча направлялся вперёд, открывая с помощью карты всё новые и новые двери. На всём нашем пути я следила, чтобы руки Химика были вытянуты вперёд, как я ему и приказала их держать. Когда он проводил манипуляции с разблокировкой очередного электронного замка, меняя при этом положение рук, я подходила вплотную к нему, и, дыша в самоеего ухо, сильнее нажимала на рукоять молоточка, давая понять: если он рыпнется или попытается сбросить меня, я сразу же проткну ему глотку.

Вопреки моему ожиданию, что Химик поведёт нас в ту самую запертую комнату в последней секции, он избрал другой путь — через левый коридор с красными стенами, что вёл мимо операционных, сквозь отделение реанимации, к отгороженным ширмами палатам (в одной из которых я в первый день своего заключения здесь увидела умирающего Петра Владимировича, при этом не узнав его), к комнатке, где меня держали в последние дни перед родами. Подойдя к голой на вид стене, верхняя часть которой была облицована голубым кафелем, Химик ловким движением вставил карту-ключ между плитами, а затем подался назад и вправо. Часть стены, оказавшаяся дверной створкой, распахнулась прямо на нас — как в тот злополучный вечер, когда мы с Марго именно таким образом проникли в тайную лабораторию.

Мы прошли по узкому коридорчику, который быстро свернул влево. Затем ещё раз влево — и вот мы уже в очередном стерильном кабинете с высоким потолком. Верхнюю часть его левой стены занимало забранное светлыми тканевыми жалюзями прямоугольное окно. В голове забрезжила догадка — именно это же окно имелось в моём «предродовом» пристанище, а значит, скорей всего, мы находимся по ту его сторону.

В воздухе, помимо сухого «медицинского» запаха с примесью бумажного, витал едва уловимый аромат знакомых ненавистных духов. Видимо, кабинет принадлежал самому Химику.

В углу дальней стены располагался большой письменный стол, возле которого стоял круглый стул-вертушка, сиденье и спинка которого были отделаны кожей нежно-салатового оттенка. Этот же цвет, к слову, покрывал и стены. В центре стола на небольшом расстоянии друг от друга располагались три компьютера. По бокам от их тёмных экранов всюду виднелись приклеенные разноцветные стикеры с записями, которые я со своего расстояния не могла разобрать. Вокруг стояли подставки с канцелярскими предметами. На полках под столом теснились книги, тетради, листы и многочисленные папки. Дальше сплошняком шли небольшие шкафы — стеклянные, непроницаемые деревянные и железные. На стенки некоторых были прикреплены разноцветные альбомные рисунки. Между ближайшими к нам шкафами на постаменте стоял скелет. Он мог бы навеять старые добрые воспоминания о школьном кабинете биологии, если бы не одно но: вполне вероятно, это были настоящие останки одного из подопытных. На другом