Ребенок приходит к такому ее пониманию, что уже является зарождением комплекса кастрации в противостоянии с матерью. Ребенок обнаруживает, что тело матери отличается от мужского – даже слишком сильно. И это различие постепенно увеличивается и заставляет его чувствовать себя некомфортно. Фрейд никогда не пытался смягчить шок от своих теорий, и он называл этот дискомфорт «ужасом перед искалеченным существом», «кастрированной матерью», видом гениталий, «лишенных пениса». Этот шок многим казался карикатурным. Ужас, заключенный в ощущениях ребенка, казался слишком надуманным и созданным для того, чтобы максимально точно вписываться во фрейдовское стремление к сексуализирующим объяснениям и биологическому редукционизму. Остальные тоже считали образ мышления Фрейда отражением его собственных укоренившихся патриархальных взглядов, его чувства мужского превосходства, из-за которого женщина казалась неполноценной по своей природе, если у неё не было мужских причиндалов.

Дело в том, что «ужас перед искалеченным существом» надуман, но выдумывает его сам ребенок. Психоаналитики честно повторяют то, что говорят их невротичные пациенты, даже если с трудом приходится подбирать слова, чтобы выразить услышанное. Невротиков, как и большинство остальных людей, беспокоит собственное бессилие. Им нужен кто-то, против кого они будут выступать. Если мать представляет собой биологическую зависимость, то против нее можно сражаться, опираясь на факт половой дифференциации. Если ребенок хочет стать действительно causa sui, он должен каким-то образом агрессивно бросить вызов родителям, выйти за их пределы, преодолеть угрозы и искушения, которые они воплощают. Гениталии – всего лишь мелочь в детском чувственном мире, едва ли способная причинить вред из-за своего маленького размера. Как хорошо выразился Браун, ужас – это «собственное изобретение ребенка; это ткань фантазии, неотделимая от его собственного фантастического проекта стать отцом самому себе (и, как фантазия, лишь отдаленно связанная с реальным видом женских гениталий)»15. Или, взглянув на это с другой стороны, мы можем сказать, что ребенок превращает тело матери в фетиш, как объект, представляющий для него большую опасность. Это один из способов лишить ее главенствующей роли в создании. Используя формулировку Эрвина Штрауса, мы можем сказать, что ребенок отделяет материнские гениталии от ее самой как объекта любви, после чего они воспринимаются как угроза.

Зависть к пенису

Реальная угроза, исходящая от матери, оказывается связанной с ее чисто физической природой. Ее гениталии обычно становятся подходящим фокусом для ребенка, имеющего проблемы с телесностью. Если мать и является богиней света, то, одновременно с этим, она имеет темную ведьминскую сторону. Он понимает, насколько своими телесными процессами она привязана к земному началу и к самой природе: грудь с загадочным липким молоком, запах менструальной крови, ее непрерывная связь и погружение в телесность, и не в последнюю очередь – к чему ребенок очень чувствителен – часто невротический и беспомощный характер этого погружения. Как только ребенок понимает особенности того, как мать вынашивает детей; видит, как за ними ухаживают; обращает внимание на менструальную кровь в туалете, которая, по-видимому, покидает ведьмино тело, не повреждая его – у него не остается никаких сомнений в том, что она подчиняется своему телу и его порочности. Мать должна быть источником детерминизма, и ребенок выражает ужас из-за полной зависимости от того, что является физически уязвимым. Таким образом становится понятной не только предпочтение мужественности со стороны мальчика, но и свойственную девочкам «зависть к пенису». Как девочки, так и мальчики подвержены желанию избежать понятия пола, связанного с матерью16, но при этом им не требуется особых условий для идентификации себя с отцом и его миром. В физическом плане он кажется более нейтральным, менее погруженным в телесный детерминизм. Он выглядит более «свободным от символов», представляя собой открытый мир за границами дома, социум и его триумф над природой, тот самый побег от случайностей, который так нужен ребенку[40].

И девочка, и мальчик отворачиваются от матери, подчиняясь некоему рефлексу и собственным потребностям в росте и независимости. Но «страх, ужас и презрение», которое они чувствуют, как мы уже сказали, является частью их вымышленного восприятия ситуации, которую они не могут вынести. Это не просто биологическая зависимость и телесность, представляемая матерью, но и ужасающее открытие проблемы, связанной с собственным детским телом. Тело матери не только выражает собой пол, угрожающий уязвимостью и зависимостью, – оно открывает гораздо больше. Она выражает проблему двух полов и таким образом противостоит ребенку, чье тело само по себе случайно. Не трудно понять, что ребенок видит «незаконченность» каждого отдельно взятого тела и понимает, что их личная особенность заключается в ограничении потенциала и обмане, в каком-то смысле, самой жизненности. Он не может в полной мере понять это или почувствовать. Опять-таки, это проблема не сексуальности, а более глобальная, основанная на проклятии произвольности тела. Ребенок попадает в мир, в котором он с одинаковым успехом мог бы родиться мужчиной или женщиной, даже собакой, кошкой или рыбой – несмотря на то, что тело, кажется, имеет значение с точки зрения силы и контроля, способности противостоять боли, уничтожению и смерти. Ужас половой дифференциации – это ужас «биологического факта», как хорошо замечает Браун1718. Это выпадение из иллюзии в отрезвляющую реальность. Это ужас от принятия на себя нового бремени, включающего в себя понимание значения жизни и тела, ужас от обреченности, беспомощности и конечности.

И, наконец, этот безнадежный ужас комплекса кастрации, заставляющий людей содрогаться в ночных кошмарах. Он выражает осознание ребенком того факта, что он скован по рукам и ногам невыполнимой миссией; что достичь causa sui, как бы он ни пытался, не возможно по телесно-половыми причинам19, даже утверждая отличие своего тела от материнского. Этот зáмок тела, основная база нарциссизма в борьбе с окружающим миром с целью защитить безграничных сил, рассыпается как песок. Для ребенка это будто свержение с престола, изгнание из рая, выражаемое в комплексе кастрации. Когда-то он использовал любую телесную составляющую для своего эдипального проекта самосоздания; теперь те же самые гениталии высмеивают его самодостаточность.

Все это вместе и позволяет понять, почему половой принадлежности является такой универсальной. Никто не написал о ней лучше, чем Ранк в потрясающем эссе «Сексуальное просвещение»20. Поскольку я собираюсь подробно поговорить о нем в восьмой главе, нет смысла начинять этот разговор сейчас. Но мы можем предвосхитить его, показав, как сексуальность неотделима от экзистенциального парадокса и дуализма человеческой природы. Личность – это и самость, и тело одновременно, а потому с самого начала возникает путаница о том, где существует