что люди племени джагга[35] всю свою жизнь носят анальную пробку, притворяясь, что запечатали анус и избавились от нужды в дефекации. Очевидная победа над чистой физиологией. Или можно взять широко распространенную практику изоляции женщин в специальных хижинах во время менструации и всех связанных с ней табу: очевидно, что люди пытались контролировать таинственные заложенные природой процессы и то, как они проявляются внутри их собственных тел. Нельзя позволить телу взять над собой верх.

Анальность объясняет, почему люди жаждут свободы от противоречий и неопределенности, почему они хотят, чтобы символы вокруг них были совершенно ясными, а Истина обязательно была с большой буквы «И». С другой стороны, когда человек действительно хочет протестовать против искусственности, против символизма культуры, он снова откатывается назад к физиологии. Мысли становятся снова приземленными, а разговор возвращается к простым химическим процессам. Прекрасным примером этого может быть «анальный» фильм «Брюстер МакКлауд»[36], в котором документы, официальные символы и сверкающие поверхности заливаются с неба всеуничтожающими экскрементами. Посыл был тот же, что с превосходным бесстрашием демонстрируют современные кинорежиссеры: вырвать мир из лап лицемерия через подчеркивание базовых сторон жизни и телесности. Стенли Кубрик взбудоражил общественность, показав в фильме «Космическая одиссея 2001» человека, выходящего в открытый космос подобно обезьяне, вальсирующей под сентиментальную музыку Штраусса. А в «Заводном апельсине» показал, насколько естественно человек может совершить убийство или изнасилование, оставаясь в гармонии с героическим величием Девятой симфонии Бетховена.

Анальность удручающе показывает, что вся культура, все творческие пути человека являются по сути своей сфабрикованным протестом против естественной реальности, отрицанием правды человеческого состояния и попыткой забыть о том, каким жалким существом человек является на самом деле. Наиболее впечатляющая часть проведенного Брауном исследования заключается в его представлении анальности на примере Джонатана Свифта. Его до предела ужасал тот факт, что возвышенное, прекрасное и божественное неотделимо от базовых животных функций. В голове мужчины, обожающего женщину, существует иллюзия, что возвышенная красота – суть «лик и ангельские крылья без оскверняющего тыла». В одном из стихотворений Свифта молодой человек объясняет гротескное противоречие, разрывающее его на части56:

Не удивительно, что разум не ладит:

Ох боже! Боже мой! Селия гадит!

Другими словами, в сознании Свифта не было никакого вселенского противопоставления «между состоянием влюбленности и осознанием наличия экскрементов у возлюбленной»7.

Эрвин Штраус[37] в своей блестящей монографии об одержимости, аналогичным образом показал, какое отвращение вызвала у Свифта животность тела, его грязь и гниль. Штраус высказал более клиническое суждение о свифтовском отвращении, представив его как часть закономерного одержимого взгляда на мир: «Из всех навязчивых идей секс отделяется от унификации и деторождения… Изолируя гениталии от остального тела, сексуальные функции рассматриваются как выделения и вырождение»89. Это крайняя степень фрагментации, но мы все хотя бы иногда и хотя бы отчасти смотрим на окружающий мир глазами одержимого. Как сказал Фрейд, не только неврастеники принимают в качестве исключения тот факт, что «мы рождаемся между уриной и фекалиями»10. В этом ужасе человеческого несоответствия голос Свифта-поэта мучит нас, лишь усиливая преследующую человечество дилемму, так что нужно еще раз подытожить все сказанное им: выделительная функция – это проклятие, приводящее к безумию, потому что неприкрыто демонстрирует конечность человека, его телесную ограниченность, и вполне вероятную нереальность его надежд и мечтаний. Но в тот же самый момент она представляет полное замешательство человека из-за явной абсурдности творения: сформировать великое чудо человеческого лица, тайну благоговения перед лучезарной женской красотой подлинных богинь; извлечь это из ничто, из пустоты и заставить сиять в своем расцвете; взять это чудо и поместить в него новые чудеса, выглядывающие из таинственной глубины глаз – глаз, которые бросали в дрожь даже сухого нравом Дарвина: сделать всё это и совместить с испражняющимся анусом! Это слишком. Природа насмехается над нами, заставляя поэтов страдать.

Я попытался передать лишь малую толику того шока, который вызывает научная и поэтическая дискуссия о проблеме анальности, и если мне это удалось так просто, то мы можем понять, что означает подобный парадокс: люди обеспокоены реальным несоответствием, жизнью как она есть. Этот подход ведет к полному переосмыслению теории Фрейда, не только проблеме анальности, но и его центральной идее – эдипового комплекса. Давайте остановимся на нем подробнее, используя прекрасную интерпретацию Брауна.

Эдипальный проект

Фрейд зачастую склонялся к пониманию человеческих мотивов в манере, которую можно было бы назвать «примитивной». Иногда до такой степени, что, когда такие ученики, как Ранк и Ференци, отстранились от него, то обвиняли Фрейда в простодушии. Обвинение, конечно, нелепое, но что-то в нем есть – возможно, они имели в виду то упрямство, с которым Фрейд застревал на своих сексуальных формулах. Не важно, насколько в последствии он изменился, Фрейд всегда придерживался буквы психоаналитической догмы и продолжал сражаться против смягчения тех основных положений, которые он открыл. Почему – мы поймем в последующей главе.

Возьмем эдипов комплекс. В своей ранней работе Фрейд писал, что он является центральной движущей силой психики человека. С его точки зрения ребенок-мальчик имеет внутреннее стремление к сексуальности и даже хочет обладать собственной матерью. В то же время он знает, что его отец является соперником, и старается сдерживать свою агрессию по отношению к нему. Причина заключается том, что отец физически сильнее и результатом открытого столкновения станет победа родителя и кастрация сына. Как следствие – страх крови, увечья, самого вида женских гениталий, которые кажутся подтверждением этих самых увечий.

На протяжении всей своей жизни Фрейд изменял и корректировал свои взгляды, но никогда не уходил от них полностью. Неудивительно: они каким-то интимным образом «подтверждались» людьми, которых он изучал. Действительно, в анусе и гениталиях, в телесности семьи и ее совокуплениях было что-то такое, что давило на психику невротиков, как вековой камень. Фрейд считал, что такой вес должен был существовать издавна, с того самого момента, как люди отделились от древних приматов. Он думал, что источник вины, которую каждый из нас чувствует в глубине души, связан с первородным грехом отцеубийства и инцеста, и кроется в темных веках древней истории. Ведь вина укоренилась настолько сильно, и настолько неотделима от нашего тела, секса и экскрементов, а также от самих родителей. Фрейд никогда не отказывался от своих взглядов, так как они были правильными в своих элементарных ощущениях относительно человеческого состояния – но не совсем в том смысле, в котором он думал, или, скорее, не в тех рамках, которые он предлагал. Сегодня