Шрифт:
Закладка:
Твое тело – мои владения.
Больше ничьи.
Прикасаться к тебе – преступление
епитимьи.
Прикасаться к тебе – милость божия.
Дар небес.
Отзываюсь, как листья, дрожью я,
ветру – лес.
Твое тело – неприкасаемо
для других.
С этих веток плоды стрясаем мы –
на двоих.
Твое тело – мои владения,
не войны.
Никакие нам нападения
не вольны.
Словно дух, здесь стою на страже я.
Мир трещит.
Но при каждой попытке кражи я –
как твой щит.
Стаи
Птицы разлетятся, а потом
снова соберутся в стаю.
Ковчег станет тесен –
для выплывших из потопа.
В этом лесу расту я –
деревом где-то с краю.
В этой саванне я –
беглая антилопа.
Господь собирает зверей
в ковчег – по парам.
Господь собирает людей
в гулаг – по нарам.
Господь разбирает людей,
дробит на кости.
Приходят ко мне укрыться
слова и гости.
Опять чемодан собираю
кому-то в ссылку.
Этап это или просто
пути развилка?
Птицы соберутся в стаи,
если не угодят в силки.
Солдат за солдатом – снова
насчитывают полки.
Подпольный ковчег завален
обломками от ракеты.
В убежище плачет мальчик:
«Ну где же ты, папа, где ты?»
Карта
Твои любимые мальчики становятся мостами и скверами,
становятся улицами и площадями,
домами и городами,
станциями метро и автобусными остановками.
Ты выбиваешь их имена на своем теле, как татуировки.
Чем больше боли – тем жирнее след иглы.
Ты не хочешь их забывать, не хочешь их отпускать туда:
в белую неизвестность, в белое пятно истории,
вашу несбывшуюся старость, прожитую вместе.
Ты теряешь своих любимых мальчиков
на полувдохе, полувзгляде, полупрыжке в небо.
Ты говоришь себе после каждых новых похорон, что никогда снова.
Ты больше не хочешь этого повторять.
Тебе больше некем его заменить.
Но это происходит снова и снова.
Снова и снова.
Каждые новые похороны въедаются в твое тело черными иглами.
Кажется, что кожа твоя уже омертвела от всех этих чернил,
вытекающих из жил мальчиков,
которых ты потеряла, но так и не разлюбила.
Так и не разлюбила.
Мне страшно смотреть на тебя,
женщина, несущая на своем теле кладбище любимых мальчиков
со стертыми датами жизни и смерти.
Именно поэтому я никогда не разглядываю тебя вблизи,
чтобы не запомнить ни одного слова,
не узнать в одном из этих
выбитых курсивом имен
свою еще не оплаканную потерю.
Сдвиги
Это не меня трясет, а землю.
Тектонические сдвиги меняют
контуры узнаваемого.
Основания прежней жизни распадаются.
Стены разрушаются по следам трещин.
Я всего лишь одна из миллиона женщин,
пересобирающих мир заново.
«Как хорошо, что у тебя девочка», –
говорит сестра мне с той стороны света,
качает в коляске мальчишку, его целуя.
Земля там еще не трещит по швам, но
тектонические плиты уже надвигаются
одна на другую.
Контур тела
Это не землю перекраивают, а мое тело.
Сердце, вынутое из грудной клетки,
стучит где-то в животе.
Чужая рука, пришитая к моей лопатке,
безжизненно загребает воздух,
цепляется за каждого прохожего.
Отрезанная нога кровоточит, рана не хочет зарастать.
Я больше не могу стоять ровно.
Я падаю, падаю, падаю.
Не принадлежу себе.
Граница между мной и миром распадается.
Контур моего тела становится разорванным,
становится пунктиром.
Уродство – пространство пустоты.
Пространство враждебности.
Пространство вторжения.
Части чужих тел вторгаются в мое
и хотят стать со мной одним человеком.
Выживут ли перекроенные тела?
Смогут ли они самостоятельно дышать?
Сердце в моем животе рвется наружу,
печень в грудной клетке отравляет воздух.
Чужие волосы прирастают к моим так страшно,
что хочется поджечь себя вместе с ними.
Я сличаю контур моего тела до и после.
До и после. До и после.
Между ними скоро не останется схожих черт.
Уже не понимаю: где там человек, а где нет.
Где я, а где приросшее чужое.
Швы не превращаются в шрамы.
Раны не заживают.
Контуры размываются, перестают быть различимы.
Волна смывает с песка начерченные линии, уносит их в море.
Уносит вместе с моим перекроенным до неузнаваемости
мертвым телом.
условия для мира
твои условия для мира
мои условия для мира
его условия для мира
ее условия для мира
мы коммунальная квартира
где никого не посадить
за общий стол
сюда привел
господь меня из интереса
смотри
последствия прогресса
неясно только что росло
в сердцах людей
наверно зло
наверно мир
не твой
не мой
не наш
не их
мы только гости
что в дом чужой
пришли как в свой
и проиграли его
в кости
Рана
Встречать рассвет, покинуть рано дом,
отметить красным путь с начальной метки.
Так след оставит волк, сбежав из клетки,
кровавый свой – инстинктами ведом.
Встречать рассвет, как бег, погоню, травлю.
Не стать добычей памяти: сгрести
с небес обрывки туч, как конфетти.
Собрать в ладонь и сдунуть их с горсти.
Смириться с тем, что время не поправлю.
Сказать себе, что не боюсь теперь
вернуться в тот проселок под обстрелом,
Где контур тела, обведенный мелом,
еще видней, когда сорвется зверь
с границы света, солнце из нутра
исторгнув в небо. Облако, что вата,
приложенное к ране до утра,
ни в чьем ранении не виновато.
Облако
– А мне не надо хорошего, пусть будет так, как сейчас.
Просить еще
у Господа взаймы
я не решаюсь.
Мне всего довольно.
Пусть Балабанов
снял кино, где мы
все время врем
о том, что нам не больно.
Найти своих –
как облаком нести
в себе ненастье,
скрытое покровом.
Держать любовь,
как искорку в горсти,
и светлячком отправить
с первым зовом.
это моя жизнь
это моя жизнь
поет Bon Jovi
и я подпеваю ему в ответ
завтра может не быть
прошлого больше нет
сердце мое
как трасса
проложенная
любовью
я не хотела жить
в будущем
из газет
просто хотела
