– Благодарю вас. Уверена, что там. – Нина подняла глаза к небу, то есть к давно не беленному потолку, – ей куда лучше, чем здесь.

Достаточно прямой и, в общем-то, преждевременный комплимент, едва замаскированный под светскую любезность, Нина поняла и приняла, но и намекнула мне на излишнюю поспешность.

Очень хорошо.

– Ещё раз простите – может быть, я смогу помочь вам с проведением Сорокадневного Поминовения?

Теперь она, полагаю, расценит это не как формальную любезность, но как знак внимания и заботы.

– Не хочу злоупотреблять вашей добротой, Алексей Степанович. – Нина отрицательно покачала тёмно-русой челкой.

Я не счёл нужным скрывать разочарование.

– Но если вы располагаете возможностью… – продолжила Нина. – У моей подруги, Тамары Пожаровой, какие-то большие проблемы со службой… да и с жильём не всё в порядке.

– Чуть бы подробнее, – попросил я совершенно искренне.

Попросил, потому что почувствовал как-то сразу, что это может оказаться перспективным не только для основного – мостик в Альбион! – но и для вспомогательных, контрразведывательных заданий.

А Нина ещё и ответила самым желательным для меня образом.

– Если позволите, я вас познакомлю – и она всё сама расскажет.

– Полагаю, ваша подруга – реально из нашего… вашего круга?

Через какую-то секунду Нина поняла, что – то есть кого я имею в виду, – и ответила чуть смущённо:

– Простите, Маша – не показатель.

– Хотя весьма мила и позволила нам познакомиться. – Успел сказать я с улыбкой, прежде чем подплыл официант с первой переменой блюд.

За десертом мы обговорили и регламент занятий, и время встречи с «подругой Пожаровой».

Что нам дано…

Вечер и почти весь последующий день во внутренней комнате Севастопольского уездного отделения Крым ЧК мы разбирали нашу «добычу».

В пятнадцати папках, найденных под кирпичным полом, оказалось помимо личных дел офицеров, которые служили, в том числе по прямому заданию разведки, в Красной армии, ещё немало интересных документов.

Телеграммы оперативного характера, лично подписанные главнокомандующим.

Оперативные сводки, докладные и сведения контрразведывательных отделений.

Личные записные книжки генерала Деникина…

Всего 2835 листов, – значит, подробный анализ ещё только предстояло сделать, и конечно же не нам. Так что я более подробно просмотрел документы из той самой первой папки, которая попала мне в руки: «Учетно-регистрационные карточки офицеров Генерального Штаба, служащих в Красной Армии».

Начал с последних карточек, расположенных в алфавитном порядке. Вскоре я с удовлетворением убедился, что обе мои фамилии, под которыми я служил в Императорской Русской и работал во всех последующих армиях и войсках, вплоть до времени возвращения к своим, сию картотеку миновали.

Потом я уже просматривал Учетно-регистрационные карточки подряд, время от времени спрашивая у Ломанидзе и Мортиросова (мы работали втроём), как у старых, со времён подполья, севастопольцев и участников первой регистрации, что им известно о судьбе очередного офицера.

Вариантов ответов было немного: «Нет, ничего не знаю», «Этот точно ушёл с эскадрой» и «Раскололи субчика. Получил по заслугам».

Некоторые извивы офицерских военных биографий заставляли задуматься. Так я задержался на Учетно-регистрационной карточке капитана 2-го ранга Леонида Осиповича Матусевича. Мичман, инженер-лейтенант, затем – начальник Оперсвязи в красном Мариуполе и вдруг произведён в чин кавторанга ВСЮР, и это, перескакивая через две ступеньки званий, и после службы в Красной армии? Видать, изрядно послужил Белому делу…

Последнюю фразу я сказал вслух. Гагик заглянул мне через плечо, увидел, о ком речь и после секундного раздумья сказал:

– Леонид Матусевич? Так была недавно прислана ориентировка, что он может оказаться в Крыму. А разыскивается по какой-то Мариупольской истории девятнадцатого года.

– Скверной истории, – сказал я, припоминая давние свои перехваты сообщений искровым телеграфом в штаб Южного фронта.

Слушать, о чём переговариваются красные командиры и комиссары, было моей прямой обязанностью в то время. Слушать, докладывать «наверх» и готовить сводки для ещё верховнее верха. И в считанные минуты решать, что должно включаться в доклад, а что – нет, о чём упоминать в сводках, а о чём умалчивать. И при этом всё обставлять так, чтобы не навлечь на себя подозрений. А потом ещё с предосторожностями готовить и отправлять шифрограммы для наших…

И ещё подумал сразу, что непременно надо разыскать бывших сотрудников или сослуживцев этого Матусевича, чтобы наверняка его опознать, если понадобится. Вот его последнее место службы. Наверняка же кто-то остался в Крыму…

– Что он там натворил, в Мариуполе? – тем временем Ломанидзе отложил опись документов и подошёл к нам.

– Вроде помог деникинскому десанту, – ответил за меня Мортиросов, – ты разве ориентировку не читал?

Ломанидзе только плечами передёрнул и сказал, глядя на фотографию в Учётно-регистрационной карточке:

– Экая морда белогвардейская… Найдём, если в том году не шлёпнули.

– Не, вроде по спискам такой не попадался, – сказал Гагик.

К этому времени у меня уже сложилось впечатление, что с памятью и сообразительностью у Мортиросова всё в порядке.

Будто в подтверждение, Гагик отклеил от карточки фотографию Матусевича.

– Это фото надо увеличить, размножить и раздать розыскникам и патрулям…

– И в Симферополь надо бы послать, – только и добавил я.

Допросная комната

В Симферопольском городском отделении Крым ЧК с утра шёл допрос гражданина Игнатенко, задержанного накануне милицейским патрулем.

В милицейском участке, куда «Николая Игнатьевича» – так по документам, – накануне доставили, его немного помяли, добавив живописный синяк к ссадинам и царапинам, полученным при неудачной попытке к бегству, но допрашивать не стали. Начальник участка, как только выслушал краткий доклад старшего патрульной тройки, так сразу и распорядился тащить по утряночке этого субчика чекистам – их клиент, нам и без того выше крыши всякого.

– Да, и тащить субчика отправь лично этого вашего Дьякова – ну, типа как на очную ставку.

И вот теперь «этот, как его», упорно именующий себя Николаем Игнатенко, ёрзает на привинченной к полу табуретке в допросной.

А следователь и спрашивает у него, изрядно осунувшегося в милицейском клоповнике за бессонную ночь, проведённую не в самом приятном обществе:

– Так ты, «дворянин в мещанстве», в Керчи что – рабочих расстреливал? – обнаруживая знакомство с произведениями Мольера и даже уместно перефразируя название прелестной комедии, пребывающей в программе по зарубежной литературе классической гимназии, кою следователь в своё время успешно дотянул до шестого класса.

«Дворянин в мещанстве», доселе называющий себя Николаем Игнатенко, как мог рассудительно возразил:

– Каких ещё рабочих? Я в Керчи-то всего две недели был, летом двадцатого, и занимался чисто технической работой. Там вообще никого не расстреливали.

Следователь только хмыкнул.

– Да, конечно. Не расстреливали. Только загнали в каменоломни и