На следующий же день после приезда девушка обрядилась в наряд жрицы-планты и, немного поплутав по длинным улочкам, вышла к главной площади.

Здесь был шумно и людно. Как будто каждый день в столице – базарный. Тея потолкалась у прилавков, не без интереса разглядывая, чем торгуют. Ткани тонкой выделки, духи с мускусом и дегтярное мыло, освежеванные перепела и рыбный лоток, который, несмотря на запах, привлекал покупателей.

Девушка присматривалась. И слушала. Местный говор и чужие наречия. Сколько нынче берут за скаль восточного шелка, что предпочитает на завтрак граф Орацио и чем болеет мадонна Чезаре. Пока все эти сплетни были ей ни к чему, но кто знает, что и когда пригодится.

Тея медленно пошла к помосту, на котором вчера глашатай выкрикивал, несомненно, благие вести. Разве может быть по-другому в великой Империи?

Жрица то и дело ловила на себе заинтересованные взгляды, но подходить никто не спешил. Странно, как только они с другими жрицами появлялись в поселениях, их сразу облепляли, не давая пройти. В столице то ли было меньше страждущих, то ли громадина храма отбивала всякое желание обращаться к жрице Аквилии – нелюбимице Всеотца.

Обоняния Теи коснулся знакомый аромат. Воспоминания, спрятанные глубоко в душе жрицы, накрыли с головой, будто мягкое покрывало. Родовой замок – массивное строение из камня – в детстве казался Тее оплотом безопасности. Она знала, что никто здесь не смеет причинить ей вред, что она – величайшая драгоценность рода рок Моро. И плата, на взгляд маленькой Теи, была не так уж велика: ежедневные занятия со жрецами «Крыльев». Это было утомительно, больно. Часто невыносимо. Но когда она возвращалась обратно к себе, то с замиранием ловила взгляд отца, в котором сквозило удовлетворение. Получала теплые объятия матери, которая почему-то каждый день плакала. И наконец, угощение. Оно было похоже на кусочки битого стекла, только коричневого цвета. Мама называла их кара-мель. Сладкое-сладкое, как мед. Только мед Тее не нравился, а кара-мель нравилась. Мама говорила, что угощение привозят из далекой страны, которая зовется Сабеей.

Девушка облизала сухие губы. Ей показалось, что она чувствует вкус кара-мели. Соблазн был слишком велик, и Тея последовала за запахом. Нос вывел жрицу к небольшой лавке, вокруг которой столпились дети. Здесь были и с чистыми лицами, в новеньких платьях, и те оборванцы, которые промышляли на рынке одним – воровством. Все они неотрывно смотрели на прилавок, который больше походил на новогоднюю ель. Коврижки и пирожки, конфеты и колотая кара-мель. Некоторые из сладостей Тея видела впервые в жизни, но почему-то не сомневалась в том, насколько это вкусно.

Например, вот те булочки. Похожие на обычную сдобу, сверху покрыты блестящей сладкой корочкой… Тея почувствовала, как рот наполняется слюной и даже скулы сводит.

– Эй ты! – Из-за прилавка показался мужчина с длинными усами.

Жрица завертела головой. Это к ней сейчас обращаются?

– К тебе, – будто прочитал ее мысли торговец. – Иди сюда.

Стайка детей расступилась, пропуская девушку. Тея прошла сквозь толпу, словно каравелла, рассекающая волны – высокая и величественная.

– Ты же жрица? – Торговец указал на плат девушки. Тея кивнула. – Голова болит так, будто по ней весь день палкой бьют. Не поможешь? А я отплачу. Хочешь вон ту булочку? – Он указал на сдобу в блестящей корочке. – Я видел, как ты на нее смотрела.

Отпираться не было смысла, и Тея согласилась. Головная боль – ерунда. Ей достаточно было возложить прохладную ладонь на блестящий от пота лоб. Боль нашлась в правом виске. Вдох, и Тея потянула ее к себе, капля за каплей. Торговец наверняка почувствовал короткий укол, а потом резкое улучшение. Будто кто-то проделал дырку у него в голове, чтобы оттуда уходили все вредные миазмы. Лицо мужчины разгладилось, он улыбнулся.

– Мастерица! – восхитился он. – Благодарю, мадонна.

Тея чуть подрагивающими от работы и волнения пальцами приняла булочку. Пальцы немедленно утонули в теплой и липкой корочке. Девушка на зависть ребятне прямо там разломила сдобу пополам и, откусывая понемногу, шагнула в сторону от лавки.

Увлеченная своей маленькой, но все же платой, Тея не сразу поняла, что вокруг что-то неуловимо изменилось. Как будто гомон толпы стал потише. А потом она поняла. Взгляды тех, кто толкался на площади, так или иначе скользили по ней изучающе, с интересом или без оного. Но теперь все упорно не смотрели в ее сторону. По загривку прошел холодок нехорошего предчувствия.

Тея, делая вид, что крайне увлечена своей булочкой, аккуратно постаралась рассмотреть, что же все-таки стряслось. А потом заметила их.

Двое в черных сутанах, они выделялись среди разношерстной толпы так же, как пятна грязи на ярком ковре с первого взгляда бросаются в глаза, выбиваясь из общего рисунка. На поясах, позвякивая, висели связки символов Отца. Мелкие кругляшки можно было бы принять за монеты, если бы не квадратное отверстие посередине. Двое служителей раздавали по маленькому бронзовому кругляшку каждому встречному, раздавали благословение Всеотца.

Они ее пока не заметили. Это Тея поняла по их неспешной походке. Но еще пара мгновений, и голодные волчьи глаза вопьются в наряд жрицы Аквилии, верующей в Матерь, а значит – еретички. И застенки разведки станут для Теи намного ближе, чем ей бы хотелось.

Сдержав первый порыв дернуться в сторону, Тея медленно развернулась и шагнула за повозку. Под пыльной холщовой тряпкой лежало нечто, что возвышалось головы на две выше самой Теи. Девушка услышала знакомый голос:

– Ободрал на три золотых, чтоб его Бездна забрала.

Тея высунулась с другого конца повозки, натыкаясь взглядом на широкую физиономию торговца. Старый знакомый с городских ворот! Значит, под пологом у него там горшки и вазы. Рядом раздалось монотонное позвякивание, и Тея поспешила спрятаться. Сердце глухо забилось в груди, в горле пересохло.

– Благословение Отца!

– Благодарю, братья, – прогремел владелец горшков. Неразборчиво пробормотал что-то его спутник.

Пока Тея прикидывала, сможет ли быстро скрыться с площади, если уронит пару горшков, чтобы отвлечь внимание толпы, да в каком переулке скрываться, шаги служек удалились. Она высунулась, чтобы удостовериться. И точно, темные спины уже скрывались в толпе.

Было ясно, что на площади ловить ей нечего. Надо возвращаться к Теду.

Больше выходить на площадь Тея не рисковала. Да и вообще лишний раз высовываться со двора. Однако сидеть без дела она не собиралась. Семья стражника приютила ее, дала хлеб. Тея не любила быть должной кому-либо.

Жрица не брезговала браться за любую работу. Она вызвалась помогать с приготовлением пищи Фелиции, убраться в доме, даже помочь хозяину дома с его ремеслом.

Суровая Патриция, видя, что Тея не отсиживается в сторонке, сменила гнев на милость. Однажды, когда жрица как раз заканчивала с мытьем полов в их общей комнате, Патриция появилась на пороге с охапкой вещей.

– Ты в этом платье как плакальщица, – заявила молодая хозяйка в своей обычной манере. – На вот. В этом будет удобнее.

Так у Теи появились нижняя рубашка и юбка, все с плеча Патриции, а потому порядочно велико. Тея и без того была жилистой, а за полгода в лесу на ней даже ее платье висело. Рядом с дородной, пышущей здоровьем Патрицией она и вовсе смотрелась бледной немочью. Поэтому с нарядом пришлось немного повозиться.

Не без помощи той же Патриции к ним начали захаживать соседи. Точнее, соседки, преимущественно с детьми. По всей видимости, жена сапожника не без основания поделилась с товарками тем, что у них в доме завелась настоящая целительница и как ловко она спасла обоих мальчиков от соплей. Так что теперь что ни день, то кто-нибудь захаживал во двор, прося исцеления то от одной хвори, то от другой. Тея никому не отказывала в помощи.

Местные хозяюшки расплачивались кто чем мог. На столе семьи каждый день теперь были и свежие яйца, и бутылочка хорошего вина, и горячий хлеб. Иногда в кармане Теи оседали и красивые кругляши звонкой монеты. Девушка аккуратно складывала их в небольшую стопку в своей шкатулке. Но изо дня в день стопка почти не увеличивалась, а того, что есть, было ничтожно мало для ее целей.

Тед, как и говорил, появлялся дома так часто, как мог. Тея очень скоро поняла почему. Как только младший сын уходил в казармы, все забывали о существовании Фелиции. Она становилась будто призраком в собственном доме. В хорошую погоду могла часами сидеть на скамейке во дворе или у окна на втором этаже.

За детьми она не смотрела, те были предоставлены самим себе. Время от времени она