– И что с ним? Как он?

– Пока ничего не понятно. Лена там бедная носится одна, плачет… И мне к ней сейчас не выбраться! – папа вдруг беспомощно поднял глаза на совершенно голубое небо. – Хорошо бы, чтобы вы к ней поехали, помогли, но мама никак не соглашается… Но я ее уговорю. Все будет хорошо. Веришь?

Он внимательно посмотрел на дочку. Катя кивнула. Папе она верила.

В тот вечер на улице собралась половина двора. Катя такого не помнила. Может, в ее далеком детстве, когда было больше живых ветеранов, и они вот так вечерами сидели с родными у дома. А сейчас во двор вышли семьи сразу с нескольких подъездов и даже из домов по соседству. Мама Кати – нехотя, – но все же спустилась во двор с мужем и дочкой. Рома остался дома смотреть телевизор.

Люди накрыли стол рядом с детской площадкой, посадили в центр дядю Гошу – ветерана, который жил в соседнем подъезде на первом этаже. Рядом с ним сидела его дочь – немолодая уже женщина, светловолосая, с короткой стрижкой, всегда чуть уставшая, она работала в детской поликлинике в регистратуре. Пришла тетя Дина со своими знаменитыми пирожками и Лидия Александровна – учительница из музыкальной школы, куда Катя ходила несколько лет. Неподалеку от нее – в камуфляже и с охотничьим ружьем – устроился Виталий, папин бывший одноклассник и сосед по гаражу. Лариса смотрела на него с нескрываемым отвращением.

Большинство из людей, которые сидели за этим длинным столом, Катя не знала. Они тихонько разговаривали друг с другом, а в теплом майском воздухе была растворена какая-то странная смесь – праздника и тревоги.

– За тебя, батя! – Олег с рюмкой подошел к дяде Гоше, наклонился и быстро поцеловал его в колючую щеку.

– Катя, ты же знаешь, что Георгий Максимович – наш учитель? По истории? – спросил ее Виталий.

– Она знает! – ответил за дочку Олег.

Дядя Гоша сидел очень грустный, тихий. К еде не притрагивался.

– Что, Георгий Максимович, не весел? – ласково спросила его тетя Дина. – Что головушку повесил?

– Страшно… – тихо ответил старик, глядя куда-то вдаль.

– Почему, папа? – заботливо спросила его дочка.

– Порохом пахнет, – проговорил он. – Война будет.

Весь стол мгновенно замолчал. Люди внимательно смотрели на старика, на его худое бледное лицо и усталые выцветшие глаза.

– Да все будет хорошо! Все обойдется! – первой прервала молчание Лидия Александровна. – Ну что, они разве воевать с нами будут? Да испугаются они!

– Конечно, испугаются! – согласилась с ней тетя Дина.

– Да и зачем им с нами воевать? Попугать они нас решили! А мы-то не из пугливых! – щебетала Лидия Александровна. – Да им просто лень будет воевать-то! У них сейчас другое на уме – жить как в Европе. Зачем им воевать?

– Да если подумать, и хорошо, что этот Майдан случился, – убежденно сказал Виталий, положив на стол охотничье ружье. – Так бы и жили в этом вечном дурдоме. Сейчас хоть есть повод развестись! Разведемся по-человечески, и пусть эти идиоты скачут в одну сторону, а мы в другую пойдем.

– Верно! Верно! – кивала Лидия Александровна. – Я всегда говорю: все что ни делается, все к лучшему. Правда, Олег?

– Конечно! – тихо ответил отец Кати.

– Все как-то разрешится. Все обойдется, – с натянутой беспечностью продолжала она.

– Нет, – хрипло отрезал старик. – Нет. Электричество в воздухе. Накопилось.

– Какое электричество, папа? – с беспокойством смотрела на него дочь.

– Долго копилось. Долго. Там – отрицательный заряд, здесь – положительный… – обреченно качал он седой головой. – Будет гроза.

– Вы, кажется, не физику преподавали? – чуть ехидно произнесла мама Кати.

– Что ты, милый! – нежно гладила его по руке тетя Дина. – Все будет хорошо!

– Старику больше не наливайте! – крикнул кто-то в конце стола.

Виталий тем временем тихонько подсел к Кате и ее отцу.

– Олег, а Славка-то где? – негромко спросил он, сжимая в руках пачку дешевых сигарет.

Олег вопросительно посмотрел на пачку, сосед кивнул. Он взял сигарету и закурил. Катя никогда раньше не видела, чтобы отец курил. И она с удивлением заметила, что кончики пальцев у него чуть дрожат.

– В Мариуполе, – сдавленным голосом ответил он.

Георгий Максимович неподвижно смотрел вдаль и словно видел там что-то немыслимое, что только ему одному было знакомо. Начало темнеть. Глаза старика и его медали сверкали в вечернем, дымном майском воздухе, и далеко за городом раздавался странный гул.

На следующий день мама встала раньше обычного. Катя уже сидела на кухне, пила чай и смотрела в окно на просыпающийся город, который наполнялся весенним светом и тихим шумом оживших дорог. Мама в красивом шелковом халате – черном в ярко-красных узорах – молча прошла к газовой плите и с грохотом поставила на конфорку медную турку с изящной деревянной ручкой. Ее голова, обычно гордая и прямая, была опущена вниз, движения были резкими, а брови нахмурены. Раньше она никогда бы не позволила такой глубокой неровной морщине появиться на ее гладком лице. Катя не понимала, чем она виновата перед матерью, но продолжала виновато молчать, глядя на нее исподлобья.

– Ну как, не надумала? – напряженным голосом спросила Лариса, сев спиной к окну, держа в одной руке дымящуюся турку, а в другой – маленькую кофейную пару, которую она тут же со звоном уронила на стол.

– Уехать? – растерянно спросила Катя, поставив упавшую фарфоровую чашку на блюдце и осторожно пододвинув к матери. – Нет. Почему ты не веришь папе? Он говорит, что все будет хорошо.

– Он ошибается, – сквозь зубы произнесла она.

– Давай поедем к Лене! – впервые в жизни Катя попросила о чем-то свою мать. – Пожалуйста, мама, давай поедем! Ей же там плохо!

– А мне, думаешь, хорошо? – крикнула Лариса, и ее лицо вдруг покрылось пунцовыми пятнами, точь-в-точь повторяющими узор ее дорогого халата.

Катя замолчала, не зная, что ответить. На кухню зашел сонный растрепанный Ромка – босиком и в трусах. Он сразу плюхнулся на табуретку и посмотрел на мать воспаленными глазами.

– Играл всю ночь? – завелась она. – Зачем мы тебе новый телефон купили? Чтобы ты ночью не спал, а в машинки гонялся? Тебе что, пять лет? Он играл ночью? – резко повернулась она к дочери.

Катя почему-то уже не боялась матери. Она невозмутимо пожала плечами и Ромку не сдала.

– Иди в ванную! – приказала Лариса сыну.

– Мам, да я потом, после завтрака, – лениво отозвался Ромка и потянулся рукой к хрустальной вазочке с печеньем.

– Иди, говорю! – повторила она и чуть не ударила кулаком по столу.

Ромка вразвалку побрел в коридор, прилипая босыми ногами к старому линолеуму. Мама, сжав челюсти,