Катя словно вросла в стену и только тихо всхлипывала.

– Катя, ну ты чего? – подошел к ней отец и осторожно взял за плечи. – Да нет, я просто не верю. Ну как же так? Я… Я мог бы в рассрочку…

У Кати перед глазами все поплыло.

– В рассрочку! – шипела рядом мама. – Ты еще перед этой дрянью оправдываешься?

– Катя, сними кофту! – вдруг попросил отец.

– Зачем? – испугалась она, подняв голову.

– Сними кофту, – твердо повторил он. – Покажи руки.

Катя послушно сняла джемпер, показала ему локтевые сгибы, запястья, ладони. Ее всю трясло мелкой дрожью.

– Ноги еще проверь! Ноги, говорю, у нее проверь! Вот же гадина выросла! Какая же гадина выросла! – металась по кухне мама.

Катя села на край стула и медленно стащила с себя носки.

– Катя, ну что же ты меня не попросила? – все так же растерянно смотрел на нее отец, сев напротив. – Я бы что-то придумал. Катя?

– Вот свинья! – взвизгнула мама и вдруг в бешенстве швырнула кастрюлю в раковину. – Пошла вон!

У Кати зазвенело в ушах. Она босиком выскочила из кухни, едва не сбив Ромку, влетела в комнату, рухнула на кровать и завыла от обиды. Ее трясло, она не могла дышать, и когда ей показалось, что сейчас она задохнется, внутри наконец что-то прорвало. Она зарыдала. Плакала громко, сильно, долго.

– Куда потащил бутерброд? Ей? – услышала она сквозь рыдания. – А ну положи на место! В ванную иди!

Рома на цыпочках зашел в их комнату минут через десять. Катя уже не плакала, только тяжело дышала. Голова у нее кружилась и где-то у сердца жгло.

– Я хотел тебе еды принести, – виновато прошептал он. – Мама не дала.

– Ты своровал, да? – с трудом выговорила Катя.

– Угу.

– Чтобы им долг отдать?

– Они сказали десять тысяч! – громко зашептал он. – Я не знал, где взять!

– Почему сразу не сказал мне? – всхлипнула Катя.

– Думал, заработаю. Думал, мама не заметит, там у нее много лежало. Телефон хотел продать, чтобы туда доложить, а за него дали только полторы. Смысл их было докладывать? Я и решил тебе куртку купить. Я думал, потом что-нибудь придумаю…

Катя отвернулась к стене. Ей было больно, обидно, перед глазами все стояло лицо папы – испуганное и растерянное.

Рома молчал.

– Катя! – тихо позвал он сестру. – Я не думал, что она на тебя подумает. Хочешь, я пойду и все расскажу?

– Что расскажешь? – еле слышно проговорила она. – Как наркотиками торговал и нас за это чуть не убили?

– Не, что-нибудь придумаю…

Рома снова замолчал. За окном стемнело, деревья голыми ветками начали царапать стекла. Пошел дождь. Кате стало жутко холодно, она прямо в джинсах и футболке закуталась в одеяло, закрыла глаза и начала куда-то улетать.

– Кать… – шептал брат. – Кать… Хочешь, я скажу, что украл, потому что телефон потерял? И боялся, что мама будет ругаться, и решил новый купить? Или лучше давай скажу, что… Не знаю… Кать… Кать! Прости меня, пожалуйста? Ладно? Я так больше не буду. Я тебя тоже никогда не предам! Слышишь? Слышишь?

Катя не слышала. Она спала.

Глава II

[Выбор]

Все началось резко. Донецк менялся на глазах, он словно стал живым организмом – беспокойным, дышащим, огромным. Что-то в городе росло, копилось, а потом почти зримо повисло в воздухе. Это был и страх, и надежда, и растерянность, и обида, и беспечность, и беспомощность, и какая-то необъяснимая, но уже исполинская сила. И у каждого человека внутри росло и поднималось что-то свое, и город бурлил, бурлил, закипал…

…К марту Донецк взорвался. Люди выходили на улицы с российскими флагами и советскими знаменами, по выходным они заполняли собой площади и улицы, они кричали, они возмущались, и где-то среди этого шумного весеннего моря был Олег Ковалев. Он вдруг помолодел и повеселел, в нем появилась какая-то детская, чистая, звенящая радость.

Мама стала совсем мрачной. Они с мужем либо ругались, либо молчали, особенно когда дети возвращались из школы. Катя с Ромкой это чувствовали, и находиться в квартире стало так тяжело, что они все чаще пропадали во дворе до самого позднего вечера.

А там все говорили, говорили, говорили.

Лидия Александровна из второго подъезда – похожая на канарейку, маленькая и шумная учительница музыки – говорила, что Украина теперь станет федерацией, разделится на две части, и от них в конце концов отстанут. Тетя Дина – соседка Ковалевых по площадке, муж которой несколько лет назад погиб на шахте – убеждала, что раз Крым теперь в России, значит, и Донецк тоже скоро будет в России, а иначе – как? Смешной старик с пятого этажа обещал, что неблагодарные рагули теперь одни будут плавать и наконец-то поймут, что значит вкалывать. А кудрявая тетка из дома напротив, которая часто гуляла у них во дворе со своим красивым коричневым сеттером, говорила, что в Донецке будут русские военные и всех ограбят и убьют. Старик ответил, что ее зять, который живет в Песках, уже всех ограбил. И они почти подрались: тетка пыталась в него плюнуть, но не попадала, старик был не по годам ловкий, он уворачивался от ее плевков и озорно махал на нее клюкой. Красивый коричневый сеттер заливался лаем, а Катины одноклассники сидели напротив на скамейке и заливались смехом.

Не смеялся только Витя Сергеенко. Он стал еще более серьезным и задумчивым.

А Катя смотрела и слушала все это чуть отстраненно – жизнь впервые вышла из привычной колеи, и ей казалось, что все это происходит невзаправду. Какой-то необычный, очень странный сон, который скоро кончится со звонком будильника, и она по весеннему зеленому городу снова пойдет в школу, предвкушая очередной май, где сначала Ромин день рождения, потом ее, а между ними День Победы.

В апреле папа с друзьями был на площади, когда брали здание администрации. А им учительница сказала после школы сразу идти домой. На следующий день, когда отец вернулся, мама – Катя это чувствовала – мама клокотала от гнева и невозможно молчала. Пока Олег ужинал, она металась по квартире, словно тигрица в клетке. А ночью она на него кричала, кричала, он что-то спокойно и твердо говорил ей в ответ. Потом отец не выдержал, хлопнул дверью и ушел в ночь.

Катя долго не могла уснуть и смотрела, как в окне мелькает свет фар от проезжавших мимо машин. Сердце почему-то сжималось от страха.

Над школой начали летать военные самолеты – большие, тяжелые, шумные. У них