– Вертолетики! Мама, вертолетики! – восторженно кричал мальчик, которого мама тащила через детскую площадку.

Где-то вдалеке Катя увидела два вертолета. Они шли неровно, с наклоном вперед, будто кабина сейчас перевесит и они рухнут на землю. Катя закрыла окно и долго всматривалась в горизонт. Раздался звук, похожий на гром.

Ей не было страшно. Ей было странно. Ей до сих пор не верилось, что все это происходит на самом деле.

Время как-то понеслось. Папа через день забегал домой, от него пахло потом, порохом и бензином, он быстро принимал душ, брился и все время повторял, что скоро все закончится, скоро Катя поедет в Липецк, нужно немного подождать. Катя жарила ему яичницу с помидорами – как он ей в детстве. Они вместе садились за стол. А без него она почти не ела. И почти не спала.

Незадолго до папиного дня рождения пал Славянск. Отец пришел домой и прямо с порога так и сказал: «Пал Славянск». Это звучало как что-то страшное, словно чья-то смерь.

Папин день рождения уже не праздновали – про него забыли. Катя стояла у окна и смотрела, как город заполняют приехавшие из Славянска ополченцы – усталые, веселые и небритые.

Донецк пустел. Люди бежали. По городу били. Катя из окна своей квартиры на седьмом этаже видела, как после каждого удара над домами поднимались струйки серого дыма – словно из печных труб.

Многие одноклассники уехали – кто куда. Только Витька несколько раз забегал к ней. Рассказал, что в больницу везут много раненых, что у одной медсестры случилась истерика прямо во время операции и она тут же уволилась, а его мама работает теперь по несколько суток без перерыва. И Витя готовит дома и носит в больницу еду – иногда на целое отделение.

– Почему так происходит? За что они так с нами? – растерянно спросила Катя, когда они сидели на кухне в один жаркий, душный день.

Форточка была открыта, но вместо свежего воздуха она наполнила квартиру едва различимым запахом гари.

– За то, что мы – это мы, – пожал плечами Витя. – А они – это они. Мы разделились на две части. Раскололись. Каждая война – это когда есть мы и они.

– Почему им не взять и не отпустить нас? – испуганно взглянула на него Катя.

А Витя смотрел на нее нежно, чуть улыбаясь. Словно она была совсем маленькая, а он очень взрослый, и объяснять ей что-то сложное, что ему самому было абсолютно понятно, не унизив ее при этом глупыми словами, было невозможно. И он смотрел ей прямо в глаза, смотрел дольше, чем обычно, а потом сам от этого смутился и уткнулся своим пепельным умным взглядом в светлую скатерть на столе. А Катя пальцами нервно ломала соленую соломку на своей тарелке.

Уже в коридоре, почти в дверях, Витя ее спросил:

– Катя, если к осени это все закончится, поедем на Голубые озера?

– Куда? – переспросила она, погруженная в свои мысли. – А, это где Северский Донец, рядом с Красным Лиманом, да? Папа этим летом хотел свозить нас всех в Святогорск… Там красиво, там монастырь, сосны и белые горы, – совершенно отрешенно говорила она.

А Витя хитро улыбнулся:

– У нас с мамой свои Голубые озера. Под Авдеевкой. Это тоже бывший песчаный карьер. И там тоже очень красиво, только ехать ближе! И они, действительно, голубые, а иногда даже лазурные. Представляешь? Как самое настоящее море.

– Но это же ненастоящее море, – чуть слышно отозвалась Катя.

– Зато там чайки самые настоящие! – возразил он. – И песок белоснежный. Это наше с мамой место. Мы туда каждый год ездим вдвоем. Сколько я себя помню… Мы с ней там даже рыбу ловим!

– Рыбу? – удивилась она.

– Да, мама умеет, – с гордостью произнес Витя. – Она раньше туда с отцом ездила. У меня отец был из Авдеевки. Как думаешь, папа тебя отпустит?

– Раньше бы не отпустил, – уверенно сказала Катя. – А сейчас… Сейчас, думаю, что отпустит, – тихо добавила она, сама не зная, рада ли, что наступило такое сейчас вместо прежнего раньше.

А Витя стоял, облокотившись о стену их узкого коридора, потом решительно оторвался от стены, подошел к Кате близко-близко, жутко покраснел, но смотрел на нее упрямо и даже строго. Потом вдруг приблизился и почему-то поцеловал ее в висок, совсем рядом с глазом. На секунду так застыл, обдав ее голову своим теплым дыханием, и тут же резко отшатнулся от нее.

– А знаешь, мне кажется, что все будет хорошо! – вдруг весело сказал он удивленной Кате. – Потому что происходит что-то правильное.

И он, очень смущенный, быстро побежал вниз по лестнице, не став даже вызывать лифт. А Катя, очень растерянная, побрела на кухню, кончиками пальцев трогая правый висок, который он только что поцеловал. Она встала у окна и внимательно смотрела, как Витя на своих длинных прямых ногах шел по двору, и видела в его походке что-то новое, очень радостное, летящее, летнее. И вокруг него все было зеленым и летним. Он вдруг обернулся на самом углу дома и несколько минут, высоко задрав голову, смотрел на Катино окно на седьмом этаже. И, наверное, видел ее силуэт и улыбался.

А потом папа впервые ее обманул. Он пришел неожиданно, очень тихо. Осторожно положил на трюмо в прихожей две бабушкины иконы, а на пол поставил большую картонную коробку, пахнущую гарью. Внутри лежали: поцарапанный глобус, бархатный красный альбом, в который бабушка вклеивала семейные фотографии, старые игрушки и книги, много книг – память о его и ее детстве.

– Снаряд попал рядом с домом! Окна выбиты, а так ничего, – он отвел глаза и быстро поцеловал дочку в лоб. – Храни наше богатство! И ничего не бойся!

Катя и не боялась. До вечера. А вечером пришла тетя Дина и сказала, что снаряд попал в дом их соседей Семеновых. Сгорел их дом, сгорел их фруктовый сад, Николай Петрович и Галина Сергеевна тоже сгорели – вдвоем, ночью, прямо в своей кровати.

– Наверное, во сне? Наверное, они не мучились? – с надеждой смотрела на нее тетя Дина, почему-то думая, что Катя может знать ответ.

В ту ночь Катя не спала. Включила во всех комнатах свет и мучительно долго бродила по квартире. Она не представляла, какой была их смерть, ее сознание отказывалось это представлять. До боли было жалко сгоревший сад. И еще она вспомнила, как они