В течение нескольких часов после того разговора я ждала и ждала ее. Поздно вечером дедушка сказал, что пойдет искать маму, и ушел. Я осталась сидеть на лестнице, прижимая к груди белого плюшевого тигра. Дедушки не было очень долго, так долго, что я начала опасаться, не поглотила ли темнота и его. А потом он все же вернулся. Ханна сказала, что я отказываюсь от еды и не желаю идти спать. По моему опухшему липу и покрасневшим глазам дедушка понял, что я плакала от страха. Он сел рядом на ступеньку, крепко обнял меня и притянул к себе. Прикосновение было знакомым и теплым, от запаха дедушкиного одеколона — сладковатого аромата ванили и имбиря — защипало в носу. Я всем телом прижалась к его боку, а он положил подбородок мне на макушку. Дедушка сказал, что мама очень старалась сдержать свое обещание, она ехала к нам из Синагавы, но ее машина вылетела с трассы. Мама ехала, чтобы забрать меня.

Последним в папке лежало свидетельство о смерти. Я сделала паузу, прежде чем прикоснуться к нему.

По сей день в нем написано: «Место смерти: муниципалитет Синагава; причина смерти: церебральная гипоксия».

Данные соответствуют тому, что мне говорили: мама погибла в автомобильной катастрофе. Ничего не изменилось за прошедшие двадцать лет, все осталось по-прежнему. В тот день, сидя на полу в дедушкином кабинете, я поняла: лучшая ложь — та, что ближе всего к истине.

ИСКЛЮЧЕННАЯ СТОРОНА

Несколько часов спустя я шла по одной из улиц Синагавы, приближаясь к тому самому злополучному виражу на дороге, открывавшемуся передо мной в свете угасающего дня. Вечернюю тишину нарушал лишь шелест листвы. В воздухе плавали нитки паутины. Я миновала квартал, состоящий из малоэтажных домов, прошла мимо заброшенного футбольного поля и усыпанного серым песком пустыря. Я читала, что сотни лет назад неподалеку отсюда находилось место публичной казни. Но даже когда казни перестали совершаться, кэгарэ[36] осталась — сама почва здесь была отравлена кровью. Сейчас, конечно, память о событиях прошлого стерлась, вокруг кипит новая жизнь: строятся дома, в них селятся люди, в семьях рождаются дети. И никому из обитателей даже в голову не приходит, что скрывает земля у них под ногами. Интересно, мама знала историю Синагавы, когда арендовала квартиру в этом районе? Она ходила по той же улице, где сейчас иду я?

Здание полицейского участка имело опрятный вид: стены выкрашены кремовой краской, темные зеркальные окна. Однако по сравнению с современными многоэтажными башнями, расположенными вдоль побережья залива, этот пятиэтажный дом казался жалким коротышкой. И хотя сквозь прозрачную дверь я заметила традиционную фигуру Пипокуна, местный талисман тоже выглядел каким-то потрепанным. Я направилась к стойке регистрации. Дежурные офицеры носили форменные синие кители, нижнюю половину лица защищала от городской пыли и копоти маска. О наши достойные герои, любимые полицейские[37], охраняющие наш покой! Пока я шла через холл, отделанный шершавой серой плиткой, один из офицеров заметил меня и, оторвавшись от бумаг, следил за моим приближением.

Не ошиблась ли я, решив обратиться за помощью к местной полиции? Кажется, они отнеслись к моему вторжению с некоторой досадой, но не без интереса: неужели произошло нечто, требующее их внимания?

Я предъявила свидетельство о рождении и документ, подтверждающий, что я поменяла фамилию Сато на Сарашима, и сказала, что мне нужно побеседовать с сотрудником, который может предоставить кое-какую информацию по давно закрытому делу. Офицер бросил взгляд на мои бумаги, на секунду замешкался, а затем, подавив зевок, сообщил, что это не так-то просто. Возможно, если я зайду в понедельник, им удастся помочь мне.

Я смотрела поверх плеча офицера в дальний конец комнаты: там находилась решетчатая металлическая дверь, а за ней — тяжелая бархатная портьера, отделявшая рабочие помещения участка от приемной. За время учебы на юридическом факультете мне доводилось несколько раз посещать различные отделения полиции, но в этом я побывала лишь однажды, в детстве.

— Я считаю, что против моей мамы было совершено преступление. Произошло это в вашем районе, — пояснила я. — И мне хотелось бы посмотреть записи в деле, касающемся гибели Рины Сато.

Офицер за стойкой с явной неохотой поддерживал беседу. Он снова предложил вернуться в понедельник.

В памяти всплыл оборванный телефонный разговор: тюремная служба просит позвать дедушку, запросто упомянув маму, словно она до сих пор жива. В душе закипало возмущение. Окинув взглядом человека за стойкой, его утомленную мину — еще бы, ведь рабочий вечер пятницы тянется невыносимо долго, — я произнесла слово, которого вежливые люди обычно стараются избегать;

— Нет!

Однако человек как будто не слышал меня.

— Госпожа Сарашима, если это закрытое дело, бумаги по нему давным-давно переданы в центральный архив. Пожалуйста…

— Нет, — снова повторила я.

Офицер улыбнулся, словно я сказала что-то забавное. Я наклонилась к нему через стойку.

— Вы найдете сотрудника, — отчеканила я, — кого-нибудь, кто даст мне информацию по делу Рины Сато. И вы сделаете это немедленно!

— Госпожа…

— Мне звонили из Министерства юстиции по поводу моей семьи. На вашем участке произошло преступление, погибла моя мать. И документы по ее делу находятся здесь, у вас.

Произнося последнюю фразу, я не без удовольствия отметила, что мой голос заполнил маленький унылый холл полицейского участка. Я невидящим взглядом смотрела на фигуру Пипо-куна и вспоминала фотографию, которую однажды показывал мне дедушка. Снимок был сделан в центре Токио: мама, тогда студентка университета, смотрит в камеру, обернувшись через плечо, и хохочет, ветер развевает ее подкрашенные охрой волосы. Молодая, полная жизни женщина. Я представила, что она наблюдает, как я кричу на офицера полиции. Думаю, мама улыбнулась бы.

Полицейский поднялся и направился к решетчатой двери. Отворив ее, он резко отдернул бархатную портьеру и скрылся за ней. Я ждала возле стойки целую вечность. Другие полицейские даже не смотрели в мою сторону. Я стояла там одна, уставившись в пространство, скованная собственным гневом. Наконец передо мной появилась немолодая женщина:

— Госпожа Сарашима, пожалуйста, следуйте за мной.

Она придержала портьеру, пропуская меня, затем снова двинулась впереди. Мы начали подниматься по лестнице.

— Вам ничего не удастся найти в центральном архиве, — сказала женщина, пока мы шагали по ступенькам. — Нужных документов у них нет. Дела, закрытые до тысяча девятьсот девяносто пятого года, не передавались в архив.

Я молча следовала за ней. Сквозь стену доносились топот ног и глухие удары о татами — дзюдо, ежедневные тренировки обязательны для всех офицеров полиции.

— Пожалуй, прогуляю сегодняшнюю тренировку, — с улыбкой заметила моя провожатая.

— Вы действующий офицер