— Карнай! — сказал вдруг негромко Юсуп.

Двое карнайчи-трубачей тотчас подняли карнаи и затрубили во всю мочь, сзывая войско к шатру предводителя. Первым прискакал на зов ловкий джигит из группы, что стояла у самой воды.

— Все готово? — спросил его Юсуп, не дожидаясь приветствия. — Поторопи их, Кедейбай!

Кедейбай спрыгнул с коня и, не глядя, бросил поводья другому джигиту, который нагнал его.

— Готово! Все готово, Юсуп-аке…

Чуть смягчилось лицо Юсупа.

— Выводите его скорей! — распорядился он почти весело. — Оружие, знамя! Живей!

Зашептались, засуетились бии. Кедейбай шагнул в шатер, где сидел истомившийся, возбужденный Шералы. При виде Кедейбая он обрадованно вскочил.

— Добро пожаловать!

Но Кедейбай, не обратив внимания на его слова, зашептал:

— Идем… все готово…

Дрожащими от волнения руками надел он на Шералы потрепанный тебетей, помог ему натянуть засаленный чепан, сам его подпоясал. Шералы был женат на сестре Кедейбая, и Кедейбай вдруг почувствовал обиду на Юсупа. Почему не одели Шералы, как подобает хану, который должен предстать перед народом? Что он за хан в таком виде? Бродяга какой-то оборванный…

Шералы вышел из шатра. Он не мог скрывать неудержимую радость; капли пота выступили у него на висках и на лбу. Счастливыми и благодарными глазами глядел он на всех, губы расплывались в улыбку. Под правый локоть поддерживал его Кедейбай, под левый — кипчакский бек Мусулманкул.

— Оружие! Знамя!

Загремели ружейные выстрелы. Барабанщики, которые стояли неподалеку от шатра, ударили в свои барабаны так неистово, что, кажется, земля загудела. Кони, мирно щипавшие траву, подняли головы, насторожились. Войско потоком начало стекаться к шатру, к зеленому знамени, которое трепетало над головами медленно движущихся знаменосцев. Впереди знаменосцев выступали два воина с поднятыми к плечу обнаженными кривыми мечами. Под сенью знамени шел Юсуп; глаза у него покраснели, лицо то вспыхивало румянцем, то бледнело. Тут же был и Шералы; он все так же улыбался и смотрел на приветствовавших его воинов все теми же благодарными и счастливыми глазами. Неспешным размеренным шагом вышли они на цветущий прибрежный луг. Сверкала на солнце серебряным чешуйчатым блеском веселая река; посредине луга белел квадрат тщательно расстеленной кошмы. Вокруг него со всех сторон сгрудились люди — словно муравьи вокруг пролитого на землю молока. Юсуп, Шералы, знаменщики, свита направлялись прямо к белой кошме, к белому ханскому войлоку.

Люди расступались, давая дорогу, кланялись, молитвенно прижимая руки к груди.

— Где он, где? Который? — спрашивали, друг друга.

— Вот он, вот!

— У него на ногах сыромятные чокои… Боже милостивый, стоптанные, кривые чокои!

— Хи, хи…

— Ты потише! Как бы голову не сняли с плеч…

Дьявольски чуткие уши Юсупа все это слышали. "Хорошо. Очень хорошо, — думал он. — Пускай люди видят. Пускай видят, кем был этот Шералы. Пусть знают, чьи сильные руки подняли его на белом войлоке. Пусть рассказывают из поколения в поколение…"

Процессия остановилась у белого войлока. Гремели карнаи, сыпалась дробь барабанов, сладким холодом замирали сердца.

У войлока восседали седобородые. Они поднялись, приветствуя подошедших.

— Ассалам алейкум, почтенные старцы! — нараспев поздоровался первым Юсуп.

Старики откликнулись нестройным хором.

— Ваалейкум ассалам, сын своего отца! Доброго пути тебе! Да сопутствует вам святой Хызр…

Острые глаза Юсупа сверкнули, остановились на фигуре подростка лет пятнадцати, стоящего у края кошмы. Мальчика окружали вооруженные воины. Изжелта-бледный, с синими дрожащими губами, он бессильно клонился набок, согнув в колене одну ногу. Безжизненно висели опущенные руки. Юсуп отвернулся…

— Начинайте… — негромко бросил он.

Смолкли карнаи и барабаны, люди все до единого опустились на землю. Седобородый улем[27]-богослов начал читать хутбу из Корана. Его слушали, затаив дыхание. По окончании молитвы каждый, как положено, провел ладонями по лицу, и тут же снова заревели карнаи, затрещали барабаны.

— Аллау акбар! Аллау акбар! — хрипло выкрикнул улем несколько раз подряд.

Воины, подхватив подростка под мышки, подталкивали его к кошме.

— Не бойся… не бойся… — уговаривали его. — Ничего страшного не будет, ничего тебе не сделают…

Как завороженные, смотрели все в искаженное ужасом бледное мальчишечье лицо. Он задыхался, слезы стояли на глазах, готовые вот-вот пролиться. Хриплые призывы улема тонули в грохоте барабанов, в завывании труб.

— Аллау акбар… аллау акбар… На путь, указанный предкам… во имя султана… во имя духа священного пророка!

И вдруг высоко вознесся пронзительный женский крик:

— Мой родной! Единственный мой! А-а-ай!

Дрогнули люди, а Юсуп, вспыхнув от гнева, обернулся туда, откуда долетел крик. Высокая женщина в черном платье отчаянно пробивалась сквозь толпу. Ни у кого не поднималась рука остановить, удержать ее. Смертельный страх округлил остановившиеся глаза женщины, по плечам ее метались пряди седых, как степная полынь, волос.

— Люди! Смилуйтесь! Пощадите! Он единственный… еле жив он, несчастный мой! — выкрикивала она сквозь рыдания.

Прикидываясь, что стараются схватить ее, — еще бы, на глазах у биев и аксакалов происходило все это! — люди на самом деле помогали женщине пробираться к белому ковру.

Вооруженные воины окружили подростка, но женщина тигрицей кинулась на них, и они отступили. Старуха изо всех сил прижала к себе мальчика.

— Мама… мама… — всхлипывал он, спрятав голову у нее на груди.

Вдруг чьи-то сильные руки растащили их в разные стороны. Старуха и мальчик рыдали в голос, тянулись друг к другу, но их держали крепко.

— Стойте!

Властный окрик Юсупа будто в камни обратил мрачных воинов; с нескрываемой злостью глянул Юсуп на аксакалов, которым поручено было подготовить жертвоприношение. Потом обратился к женщине.

— Байбиче, это твой сын?

Тяжело дыша, женщина накинула на шею изорванный черный платок и упала Юсупу в ноги.

— Смилуйся! Смилуйся, господин… Он больной, паралич у него, господин! Разве мало еще наказал его аллах, поразив болезнью? Смилуйся, повелитель наш! Единственный внук у меня остался. На могиле его отца земля еще не затвердела. Я, горемычная, пошла помолиться над прахом дорогого покойника, поплакать на могиле, а без меня пришли и забрали у моей невестки, несчастной вдовы, сына-сироту…

Юсуп сверху вниз смотрел на седые волосы, на узкие, слабые старушечьи плечи. Наклонился, поднял женщину.

— Байбиче, я возвращаю тебе твоего внука, не плачь, уведи его, байбиче, — сказал он тихо. — По неразумию забрали его, уведи…

Старуха опешила. Не веря ушам своим, она, раскрыв рот, смотрела на Юсупа. Слезы и пот текли у нее по лицу, капали на платье…

— Ступай… Бери своего внука, байбиче, — повторил ещё раз Юсуп и кивнул.

— Спасибо… Пошли тебе счастье господь на этом и на том свете… Ты спас обездоленного, бог тебя наградит… Спасибо… спасибо… — дрожащими губами лепетала старуха, крепко прижимая к себе мальчика и прикрывая его подолом своего черного платья. Она