– И правильно, Тася, ты же командир роты, ты должна подавать пример, – поддержала ее боевая подруга.

Доброва попросила девушку:

– Иди вперед, посмотри, чтобы никого не было из танкистов. Не хочу, чтобы они меня заплаканную видели. Снова обсмеют, что еще и рева, а не командир.

Алексей как ошпаренный отскочил назад и спрятался под транспортной лентой. Мимо протопали две крепких ноги в широких валенках, а за ними офицерские сапоги. Девушки удалились, и Алексей бросился бежать назад в телятник. На пороге лейтенант остановился и вперил колючий взгляд в парней:

– Кто из вас называл снайперов бабами в юбках?

Федорчук с Громовым переглянулись и заряжающий опустил голову:

– Это я, и не бабы, а солдаты в юбках. Не удержался, я ж не видел такого никогда. Ну санитарки там или прачки, а вот снайперши…

– Еще летчицы, и связистки, и в партизанских отрядах столько девушек служат. А ты… Эх… – от досады у командира даже слов не нашлось, он лишь махнул рукой и приказал: – Немедленно извинись перед рядовыми.

– Да я уже, уже, – заторопился парень. – Я у нее попросил прощения, у этой… невидимки. Вырвалось. Одичал от войны-то совсем, я ж баб не видел, считай, уже два года как.

– Федорчук! – уже не выдержал и прикрикнул Соколов, его снова передернуло от грубого слова.

Не привык он так говорить про женский пол, сам на войне повстречал свою любовь – девушку Олю, связную из партизанского отряда. Воспитанный интеллигентной бабушкой, он не понимал, как можно называть прекрасных, нежных и таких беззащитных созданий ужасным словом «бабы». И опять сам себя одернул – повторно сорвался на крик. Второй раз уже за сегодня. А все потому, что тревога так и захлестывает, тоже отвык от общения, от женщин и их поведения за годы войны. Отдавать команды, подчинять, сражаться – вот что он привык делать. Поэтому злится, что Доброва перечит ему, нарушая воинскую дисциплину. Соколов только подумал о том, что надо извиниться перед девушкой, проявить мягкость, как за дверью затопали сапоги и внутрь ввалились разведчики. Каждый принялся сообщать сведения со своего участка.

Бочкин хмурил белесые брови, вспоминая, что успел высмотреть за бетонной стеной:

– Немцев в селе не видно, вообще будто вымерли. Ни людей, ни собак. Две дороги, одна прямо, вторая к правому флангу ведет, дальше кладбище. Я так понял, что дорога огибает завод с другой стороны. Там ворота центрального выхода с территории. Пушки грохочут вяленько, километров пять до них. Бьют в скалах.

– Да, – закивал Омаев, подтверждая выводы товарища. – И еще, товарищ командир, там за стеной, метрах в двухстах, грузовик подбитый. Вернее… машина цела, водителя осколком убило. Там тент сдвинулся и ящики видны. Я думаю, что снаряды это могут быть. Разрешите проверить? Боеприпасы нам сейчас крайне нужны, сколько израсходовали на мосту.

– Давай, – обрадовался Соколов. – Если внутри снаряды, то, может быть, получится перетаскать их с открытого места. Через час уже темнеть начнет. Федорчука возьми с собой в помощники, а то от безделья совсем парень сдурел. Хамит девушкам, они уже и комроты пожаловались.

Белесые куцые брови Бочкина сдвинулись еще сильнее:

– Я с ним поговорю, товарищ командир! Устав у меня выучит наизусть.

Алексей внутренне улыбнулся рвению молодого командира, и сам когда-то был такой же, неопытный, за все хватающийся с максимальным рвением. Но вслух сказал:

– Давай нотации потом, я уже его пропесочил. Сейчас у нас дело прежде всего. Давай-ка ты за старшего останься, Федорчука к нам отправь. Хочу сам еще раз взглянуть на местность.

Соколов не мог себе объяснить, почему он так стремится подальше уйти из лагеря. Ведь не только же из-за возможности пополнить запас снарядов для тридцатьчетверок и рекогносцировки местности, чтобы продумать план прорыва. Видимо, он до сих пор испытывал досаду на самого себя из-за плачущей Таси Добровой. Хоть он и понимал, что тысячу раз прав, обязана она ему как старшему по званию подчиняться и без разговоров выполнять приказы. Но ведь он и сам иногда позволял оспаривать мнение командования, настаивать на своем. Да и самое страшное для него было – это увидеть девичьи слезы по его вине. «Дурак, – обругал он себя мысленно. – Сам девушку довел до слез, а потом еще и на Федорчуке сорвался. Извинись, и легче станет». Только позже, сейчас времени для сантиментов нет, надо до наступления темноты найти путь, который идет в обход германских позиций. Потом ночь скроет всю местность, на ощупь не пройти. А по картам идти тоже опасно, не все детали указаны на бумаге, только разведка дает реальную картинку для построения маршрута. Пробираться через скалы на танках с ротой стрелков опасно, численностью немцы превосходят их в разы. Девчонки, конечно, меткие стрелки, но в рукопашной точно штыком насмерть врага не забьют. В обход вдоль топей? Пройти там можно лишь в светлое время суток и только до поля, дальше, что дальше… как переправить роту к своим? Может быть, проскочить туманный участок вечером, переждать среди топей до 4–5 ночи, когда затихнут пулеметы и автоматы в скалах. В это время будет шанс проскочить, проползти смертельное поле.

За размышлениями он и не заметил, как они добрались до окраины заводской территории. Прав был Бочкин, село будто вымерло. Жители в страхе перед немецкими оккупантами попрятались в подполах, ушли в леса или затаились в своих избах. Как же измучены эти люди, в начале войны село разорила армия вермахта, наступая без жалости. Сейчас, когда фашисты бегут прочь, сельчане только обрадовались тому, что Красная армия отбила у врага землю, и тут снова немцы хозяйничают вокруг села.

Вдалеке отчаянно затрещал пулемет, за ним начала ухать зенитка. Небо над верхушками сосен, что росли среди скалистых перекатов, заполнилось черной гарью от выстрелов, бой за полоску важной территории – пересечение моста и магистрали – все продолжался, то разгораясь с новой силой, то угасая.

«Молодцы ребята, – мысленно похвалил обороняющихся бойцов Соколов. – Держат позицию, не сдаются!»

Омаев, прильнув к зазору между плитами, уже указывал пальцем на застывшую у обочины проезда вдоль села технику: