сейчас вижу ажурные подстаканники с логотипами Министерства путей сообщения. Проводник разносил их желающим по четыре штуки в каждой руке, привычно лавируя в узком проходе между пятками отдыхающихграждан. А вот стаканчики были тонюсенькими, с тремя беленькими полосками чуть ниже обреза.

Мы ехали в самом конце вагона: мамка, Серёга, я плюс дядька, которого мы с братом приметили ещё на «Советском Союзе», когда искали столовую. Ноги нас принесли в ресторан. Спустились на пол пролёта по широкой парадной лестнице отделанной красным деревом и остолбенели. Так роскошно бывает только в королевских покоях. Под ногами ковры золотистого цвета, на стенах панно и узоры, вычурные светильники в бронзовой фигурной оправе. А в центре под потолком, огромным выпуклым кругом, — картина с ажурной подсветкой и плафонами по краям. В такие места нужно пускать за деньги просто «на посмотреть». Доводилось мне потом бывать в Эрмитаже и Лувре — никакого сравнения. «Чистенько, но бедненько».

Перед тем как окончательно отступить, наши глаза выхватили из пространства ближнюю перспективу: круглый стол, застеленный ослепительно белой скатертью, три широких мужских спины и наш будущий сосед по отсеку. Отодвинув в сторонку кресло, он стоял с бокалом в руке и произносил тост.

А вот в поезде этот дядька вёл себя смирно. Не пьянствовал, не шиковал. Один единственный раз купил себе пива на станции Зима. Это между Ангарском и Тулуном, там пассажирские поезда всегда долго стоят. Вышли и мы с Серёгой пробздеться, копыта размять. Пару минут всего и простояли. Больше не довелось. Мамка купила у тёток горячей картошки с мясом и загнала нас обратно в вагон. Я и на вокзальное здание не успел, как следует, насмотреться.

Вот где красота! Обычный на первый взгляд одноэтажный сруб с башнями,мезонинами и слуховыми окнами, обшитый вагонкой. Но с таким уважением к людям, себе и семейному ремеслу делали его местные зодчие, что не могли не вызвать такого же душевного отклика. В наше бы время набрали стены из неструганых горбылей, прокинули по нутрянке синтетический утеплитель, сховали его под пластиковые панели, а наружку облагородили сайдингом. А вязь, многоуровневая резьба — для этого душу надо иметь, большую и щедрую, чтоб всё из неё выплёскивалась наружу.

В общем, создали шедевр мужики по единому замыслу. Там где нет архитектурных изысков, листовое железо на крыше в два ската, обшивка на стенах в строгую вертикаль и узоры параллельно земле. Зато у парадного входа, где навес плавно перетекает в выдающиеся вперёд мезонины, фантазию прорвало. По верху фасада прошлись сразу несколько размашистых линий. За ними уже — по второму, по третьему плану — ёлочки, ромбы и весёлые солнечные лучи. Даже железо по крыше пустили косым квадратом, как впрочем, и раму на слуховом окне. Всё, главное, в ритм, всё в такт этой положенной на дерево песне.

По-хорошему, такую работу надо было олифить и бесцветным лаком вскрывать, да денег в казне не нашлось. Заляпали масляной краской: где голубенькой, где салатной. Пришпандорили вывески, транспарант про восьмой пятилетний план. По скату до конькового бруса пустили два уголка. К ним прикрепили мегафон «колокол» и часы без секундной стрелки. Всё в целом смотрится весело, но не та красота, структура дерева ни фига не играет.

Вот такая Зима на Восточносибирской железной дороге. Людей на перроне много, но почти все они пассажиры нашего поезда. Из местных только старушки с корзинками. Ходят от вагона к вагону и продают домашнюю снедь. Милиция их не гоняет, да и не видно её, той милиции. Все люди, все понимают что такое казнь общепитом по ресторанным ценам. Картошка у бабушек вкусная, мясо вообще замечательное. На вкус отдаёт какой-то лесной ягодой. От разовых тарелок из толстой фольги всё ещё идёт пар. По форме они похожи на песочное пирожное «корзиночка» по двадцать две копейки за штуку. Только большие и гнутся.

— Мальчишки, пожалуйста тише!

Сквозь приспущенное окно доносится звуки знакомой мелодии и проникновенный голос Марка Бернеса — героя едкого фельетона «Звезда на 'Волге» из книги «Смех дело серьёзное», которую мама перечитывает в дороге. Только Бернес всё равно её любимый певец. Я тоже с удовольствием слушаю его незабываемый речитатив:

'Хотят ли русские войны?

Спросите вы у тишины…'

Ну да. Зима не была бы Зимой, если бы не щеголяла песней своего молодого, но уже знаменитого земляка. Был, кстати и у неё альтернативный текст:

'Хотят ли русские вина?

Спросил у бога сатана…'

Заслышав первую строчку, я обижался и отходил в сторону. В душе закипал протест: как можно издеваться над такими стихами⁈ Наивность конечно, но если бы все поступали так, да всю свою жизнь.

Песня ещё звучала.

— Да не хотят русские той войны! — ликующим тоном сказал сосед, отталкиваясь спиной от узкого торца переборки. — Пива они хотят!

Крупные капли влаги срывались с боков запотевших бутылок, которые он прижимал к груди, сочились сквозь пальцы и падали на линолеум пола. И я неожиданно вспомнил, что зовут его Андреем Петровичем, что он отпускник и едет в Сочи, к младшему брату…

— Арся! Арся, я тут!

Схлынуло. Суховей ударил в лицо запахом угольной пыли. Со мной несомненно что-то произошло. Я вспомнил поездку в поезде «Владивосток — Адлер», будто она случилась не чёрт знает когда, а всего три года назад. И не только её. Далёкое детство выглянуло из прошлого, приблизилось, стало отчётливым, выпуклым, обрело новые эпизоды и какую-то хронологию.

Я чуть не заорал: «нет!» и судорожно вцепился в остатки того что пережито и прожито, с мистическим ужасом предвкушая, как эти новые файлы начнут заменять собой, стирать, форматировать следы моей взрослой сути.

А что? Все умирают… — мелькнула запоздалая мысль.

— Стоим семь минут! Успеете все!

Я с ненавистью взглянул на этого «грозу инвалидов», как будто бы он — мой проводник в прошлое и виноват во всём, что сейчас со мной происходит. Глянул и вспомнил, как он разрыдался, когда мамка ему отдала трёхлитровую банку сока лимонника. Почти полную. Без трёх чайных ложек.

— Возьмите, — сказала. — Всё равно будем оставлять. Куда её в